У Тани в госпитале хватало ухажёров – красивая, весёлая, отзывчивая девушка многим нравилась. Однако Таня со всеми держалась дружелюбно, но неприступно, и так продолжалось до тех пор, пока не появился этот молодой офицер, который сумел её заинтересовать. На дворе стояла очередная послевоенная весна, зацвели на улицах липы, восстановленный и похорошевший город выглядел ещё прекраснее, чем до войны. Самое время для юной девушки влюбиться и после долгих лет яростной борьбы за существование броситься в это упоительное чувство с головой.

Танин бравый капитан вскоре выписался из госпиталя, но по-прежнему оставался служить в Ленинграде, и всё это время у них с Таней продолжался бурный роман. Антонина Васильевна замечала, что с дочерью что-то происходит, но она целыми днями была на фабрике, а вечерами ещё отправлялась выполнять общественные работы, которых тогда хватало, и как-то совсем упустила Таню из вида.

Опомнилась она только тогда, когда красавец-капитан, у которого уже закончился срок службы в Ленинграде, благополучно отбыл в свой родной город, где, как оказалось, его ждали жена и маленький сын, оставив Таню на третьем месяце беременности.

Антонина Васильевна страшно переживала из-за случившегося и во всём винила себя – не понимала, как она могла из-за всех этих повседневных забот так упустить дочь. Она всегда была очень религиозной женщиной, а теперь, когда с Таней случилась эта беда, Антонина Васильевна каждый день ходила в Никольский собор, который был неподалёку, – от всего сердца молилась Богу и просила, чтобы у дочери всё наладилось.

Однажды, выходя после службы из собора, где она, как всегда, истово молилась о счастье дочери, казавшемся почти нереальным, если учесть послевоенную нехватку женихов и сложившиеся обстоятельства, Антонина Васильевна увидела грязного, оборванного инвалида без ноги, который, сняв шапку, усердно и терпеливо просил милостыню на паперти. Тогда в Ленинграде было очень много таких несчастных, безногих, безруких, самым безжалостным образом искалеченных войной людей, которые, выйдя из госпиталя, шатались по городу, выпрашивая копейки на хлеб и водку.

Как только Антонина Васильевна увидела этого инвалида, с ней случилось некое озарение, называемое в психологии инсайтом. Как будто какой-то голос даже не шепнул, а твёрдо и однозначно сказал ей, что, если она возьмёт к себе жить этого инвалида и будет за ним ухаживать, у её дочери всё в жизни сложится хорошо. Так она и сделала. Недолго думая, она пригласила инвалида пожить у неё, а через некоторое время прописала его в своей квартире.

Поначалу всё шло нормально. Никакого особого ухода за инвалидом не требовалось, наоборот, он сам в меру сил помогал женщинам по хозяйству. Но постепенно он освоился, осмелел и даже начал проявлять неожиданную прыть. Не прошло и полугода после того, как Антонина Васильевна прописала его у себя, как шустрый инвалид притащил в квартиру какую-то тётку, и они начали жить вдвоём в комнате, которую выделила ему Антонина Васильевна.

Так Антонина Васильевна и Таня оказались в коммуналке, да к тому же не с самыми симпатичными соседями. В холодном, вьюжном феврале Таня родила дочку Галю, а уже в конце мая познакомилась с молоденьким демобилизованным солдатом Колей, который, возвращаясь из армии, заехал посмотреть Ленинград, да так и остался здесь навсегда. Осенью они с Таней поженились. Коля переехал к ней жить, удочерил Галю и относился к ней как к родной дочери.

Антонина Васильевна через несколько лет умерла, совершенно уверенная в том, что Бог принял её жертву и помог её дочери устроить свою судьбу. У Тани с Колей долго не было общего ребенка, так что они уже и надежду потеряли. В конце концов появилась на свет Нина, Дашина мама, но семья так и осталась жить в коммуналке. Инвалид со своей сожительницей к тому времени уже обменялись и переехали, а в их комнате прописался другой сосед. Впрочем, и он скоро съехал, да и вообще в этой комнате никто подолгу не задерживался. Таня и Николай жили душа в душу, дети подрастали, а соседи менялись почти каждый год, но вернуть комнату не было никакой возможности. Впрочем, Таня не очень-то и старалась – она чувствовала, что для неё эта комната стала «отработкой кармы».