В конце концов он всё же собрался, взял волю в кулак и решил, что единственная возможность преодолеть это не совсем нормальное и крайне непривычное для него состояние – это от мыслей и взглядов перейти к делу, сбросить с себя внезапно овладевшее им оцепенение и, не теряя времени даром, познакомиться с неизвестной ему красоткой, произведшей на него такое исключительное, ошеломляющее впечатление, какого, кажется, не производила на него ещё ни одна девушка.

Однако, несмотря на принятое решение, он отчего-то медлил. Тяжело вздыхал, покачивал головой, ёрзал на стуле, выпил для храбрости бокал красного вина. Но храбрее не стал: продолжал, как прикованный, сидеть на месте, маяться, томиться и бросать жгучие, пылающие взоры на предмет своих желаний, так нежданно-негаданно вспыхнувших в нём и в считанные мгновения захлестнувших его широкой горячей волной.

Выйти из состояния тягостной нерешительности и заторможенности и начать наконец действовать заставила его сама незнакомка. Прервав разговор с гостями, она вместе со своей подругой вдруг поднялась из-за стола и направилась к выходу.

И только тогда Кирилл очнулся. Сообразив, что если она сейчас уйдёт, а он так ничего и не предпримет, то, возможно, никогда больше не увидит её, он, коротко выдохнув, сорвался с места и последовал за покинувшими гостиную девушками.

Его опасения оказались напрасны: прекрасные гостьи и не думали уходить. Он обнаружил их на кухне, где они разговаривали с Лерой, одногруппницей Кирилла, курившей у раскрытого окна. Заметив остановившегося на пороге кухни Кирилла, она взмахом руки подозвала его. Он на секунду замялся, и разбитная, бойкая на язык Лера, громко рассмеявшись, позвала его по имени, прибавив, по своему обыкновению, несколько крепких словечек.

Отступать было некуда, и он, проглотив застрявший в горле комок и даже слегка побледнев, приблизился к девушкам и, выдавив на лице ненатуральную улыбку, пробормотал глухое «привет». Лера представила их друг другу. Высокую блондинку звали Яна, а её подругу, сразившую своей красотой Кирилла, Саша. Теперь он стоял рядом с ней, почти касаясь её плечом, смотрел прямо в её лицо, слушал её голос. Лицо было тонкое, свежее, живое, с чуть-чуть, самую малость вздёрнутым носом, узенькими дугообразными бровями, гладкой матовой кожей, тронутой лёгким румянцем, с ямочками на щеках, появлявшимися всякий раз, когда она улыбалась. А голос негромкий, мягкий, чуть растягивающий слова, с едва уловимой картавинкой.

Кирилл, не отрываясь, как околдованный, смотрел в её лицо, с каждой минутой казавшееся ему всё более прекрасным, – и не мог насмотреться, слушал её голос – и не мог наслушаться, скорее чувствуя, чем понимая, что стремительно проваливается в какой-то глубокий тёмный омут, из которого, вероятнее всего, ему уже не выбраться. Но он и не собирался выбираться из него, он был в восторге от переживаемых им ощущений, он хотел в тот момент лишь одного: чтобы они продолжались как можно дольше, чтобы он до бесконечности мог смотреть в это ясное, будто озарённое чудесным внутренним светом лицо и слушать этот волшебный, завораживающий голос.

Что говорил тогда он сам, он уже плохо помнил. Да и нечего было, собственно, помнить: основной разговор шёл между девушками, а он лишь вставлял время от времени короткие малозначащие реплики, продолжая чувствовать некоторую скованность и вообще-то не очень характерную для него неуверенность в себе.

Однако довольствоваться такой пассивной ролью в беседе ему пришлось не слишком долго, так как минут через пять после её начала к ним подошёл какой-то не знакомый ему слегка поддатый парень, бесцеремонно вмешался в разговор, нагородил всякой чепухи, после чего, взяв Леру и Яну под руки, с оглушительным идиотским хохотом увлёк их за собой в гостиную.