Так, сопровождаемая любопытными взглядами, шла Виктория за Платоном Дмитриевичем по бесчисленным, как ей показалось, комнатам и переходам. Паврищев много раз объяснял Виктории, как нужно войти, как поклониться, где встать, когда входишь в покои самодержицы. Но когда они наконец оказались перед монаршими очами, Виктория позабыла всё, чему её учили. Не то, чтобы Анна Иоанновна была грозна или, тем более, ужасна, напротив, вместо ожидаемой монументальной фигуры царицы на троне, Виктория увидела обычную полноватую тетку с веселым лицом. Опешила Виктория из-за множества странных людей: карлики, горбуны, калеки заполняли комнату.

– Ну, давай, покажись, московская гостья, – усмехнулась Анна Иоанновна.

«Гостья! Гостья!» – загалдели нелепые фигуры, а одна, непонятно, мужчине или женщине принадлежащая, вдруг села на корточки и, кудахча, как курица, стала изображать, что снесла яйцо.

«И это царские палаты! Скорее всего, я реально оказалась в огромной психушке. Прежде были филиалы, а вот теперь я в главном корпусе», – в который раз за последнюю неделю подумалось Виктории.

– Ну-тка, тише! Ишь, расшумелись, – Анна Иоанновна повысила голос.

Никто особенно не испугался, но кудахтанье, блеянье и безумные причитания немного поутихли. «Вот тут человек и теряет гордое имя», – определила своё местоположение Вика. Ей, как всегда, пришел на ум афоризм из социальных сетей – её главного источника информации.

– Подойди-ка поближе, – Анна Иоанновна кивнула Виктории. – А вы прочь пошли, надоели! – это уже шутам и шутихам, небрежно, ни на кого не глядя, но те сразу, толкаясь и кланяясь, попятились к дверям. – И ты ступай, обожди в кавалерской, – а это Платону Дмитриевичу.

– Рассказывай, каким ветром тебя к Соболевскому-Слеповрану занесло, – голос императрицы звучал строго, но в лице ничего кроме любопытства не читалось.

Виктория начала отвечать императрице, но, сама не понимая зачем, рассказала историю про ядский яд, найденный в сумке Вуколова, с самого начала: как пять лет назад ехала в южном поезде на верхней полке, а напротив, на такой же верхней полке, лежал голубоглазый, белозубый Вуколов – мужчина всей её жизни. Надо же было Виктории выговориться, поскольку ни одной из подруг позвонить нельзя, а мозг плавился от навалившихся событий, от всей невероятности происходящего.

– Как говоришь? Мужчина всей жизни? – Анна Иоанновна лишь изредка перебивала, прося повторить что-то непонятное или понравившееся.

Их беседа длилась больше часу, и говорила в основном Виктория. Ох, и отвела она душу. «Нашла свободные уши», – прокомментировал бы Вуколов, но было похоже, что императрицу заинтересовал этот разговор. Будучи завзятой сплетницей, Анна Иоанновна в узкий круг наперсниц допускала, наравне с графиней Щербатовой, и бывшую кухонную девушку Юшкову и посудомойку Монахину, ставших статс-дамами за умение остроумно рассказать дворцовые сплетни и поддержать непринужденную женскую болтовню. А в тот июньский день 1740 года случилось невероятное – Виктория Чучухина и Анна Иоанновна понравились друг другу, и хотя у самодержицы ничего общего и быть не могло с заблудившейся во времени жительницы московской девятиэтажки, но почувствовали они какую-то им двоим понятную точку взгляда на жизнь, на «мужчину своей жизни». Анна Иоанновна почти ничего не поняла из рассказанного Викторией, но неожиданно для себя услышала ноту женского переживания, так созвучную с мелодией её чувств; а поезда, мобильники, гаражи и прочая бессмыслица казались атрибутами сказки, но сказки на редкость увлекательной.

– Хорошо баешь, оставляю тебя при нашей милости, дабы небылицы свои рассказывала, – порешила Анна Ионновна к концу разговора.