В течение следующего часа они допили шампанское и принялись за чай, успев обсудить множество тем и перейти на «ты». Евгения, наконец, поняла, почему Мария Васильевна называла племянника талантливым рассказчиком. Многогранность интересов Журавского позволяла ему с легкостью рассуждать о Моцарте и Сальвадоре Дали, голубом периоде Пикассо и характере Софьи Ковалевской. И так как все это было близко и Евгении, она нашла в лице гостя приятного собеседника.

Эдуард же искал другого. Когда речь зашла о скульптурах Родена, Журавский, сгоравший от нетерпения попробовать губы собеседницы на вкус, решил, что «пора». Подсев ближе к хозяйке, он произнес:

– Больше всего у Родена мне нравится «Вечная весна», я видел ее в Эрмитаже. Если хочешь – могу показать.

– У тебя есть альбом с иллюстрациями? – задала наивный вопрос Евгения, вызвав в памяти сплетенные в тесных объятиях фигуры юноши и девушки, которые изваял скульптор. – У меня где-то тоже книга была…

– Зачем же изучать искусство по книгам? – перебил Журавский, пристально вглядываясь в ее глаза. – Я лучше покажу тебе это на практике.

Он сделал быстрое движение и обнял удивленную Евгению, прижавшись к ее рту в страстном поцелуе. Мужские пальцы потянулись к узлу, завязанному на ее рубашке.

– М-м-м… отпусти меня! – попробовала вырваться Леднева, уворачиваясь от его губ.

– И не подумаю, – продолжая удерживать ее, промурлыкал Журавский.

Он вообще считал, что слушать девушек во время свиданий – глупое и бесполезное занятие: они манерно отказывают, тут же кокетничают и мило жеманятся, а потом… потом не могут отпустить его из своей постели.

Все это ханжество, дорогая! Будь современнее, на дворе – конец восьмидесятых!

В ее глубоких зрачках полыхнула ненависть:

– Отпусти сейчас же!

Крик заставил Эдуарда на секунду ослабить «тиски». Взлетела освободившаяся рука, и Евгения наотмашь ударила его по лицу.

Журавский отпрянул. Такой оглушительной пощечины он не получал еще ни разу в жизни!

– Если ты не уберешься отсюда в течение двух минут – я за себя не отвечаю! – яростно прошипела она.

Испытывать судьбу Эдуард не стал. Леднева с силой захлопнула за ним дверь, и «взрывной волной» его отбросило к квартире тети Маши.

Когда Эдик появился на кухне, Мария Васильевна, ничего не подозревающая о том, что в данный момент, по версии племянника, она должна находиться на даче и собирать помидоры, пекла мясной пирог.

– А-а, Эдик! Как дела? – задала она повседневный вопрос, заглядывая при этом в духовку, потом обернулась, и на ее лице отразилась крайняя степень беспокойства. – Боже мой! Кто это тебя так?

Журавский бросил взгляд в висевшее на стене зеркало и, поморщившись, дотронулся до «автографа» Евгении Юрьевны. На щеке красовался отпечаток ее ладони, который с каждой минутой проступал все сильнее.

– Кто-кто… Твоя соседка, – ворчливо сообщил он, доставая из холодильника лед.

– Анна Ивановна?

Тетя в ужасе посмотрела на племянника и стала лихорадочно прикидывать в уме, что же такое мог совершить ее Эдик, чтобы пожилая соседка дошла до рукоприкладства.

– Да нет, эту зовут Евгения. – Пакетик со льдом, приложенный к больному месту, немного облегчил страдания, и Журавский вновь обрел присутствие духа.– Я был у нее в гостях…

– Женечка пригласила тебя в гости? – недоверчиво переспросила Мария Васильевна, удивление ее росло.

Эдуард невесело усмехнулся.

– Не то чтобы пригласила. Я сам пришел. А потом мы повздорили… на почве романтических отношений.

Его уклончивый ответ произвел на тетю совсем не то действие, которого он ожидал. Вместо того, чтобы пожалеть любимого Эдика, тетя Маша встала в позу обвинителя и с негодованием закричала: