Внезапно до героя донеслись отголоски приятного музыкального мотива, записанного на виниловую пластинку, что сейчас вращалась под иглой граммофона, через огромную трубу наполняя мелодией холодные залы трапезной, напоминающей судовой камбуз и ресторан одновременно, хотя обслугу уже благополучно выдворили за территорию комплекса.

Ролан оставил позади сразу несколько коридоров, что мимо хранилищ и резервных подстанций тянулись к лестничным шахтам номерованных корпусов, и выбросил окурок, когда внезапно перед ним показались сразу несколько фигур офицеров в синих кителях тайной полиции. Они праздно распивали из бокалов золотистое шампанское и предпочли оставить появление героя без внимания, самый пьяный из них, словно бы уподобляясь доктору Сарджерту, держал ладонь на кобуре с крупнокалиберным пистолетом.

– Читать им нотации, значит приговорить себя к расстрелу, – пронеслось в мыслях мужчины, что даже в новой должности не имел представления, каким образом на территорию объекта проникли посторонние. Вероятно, полицейские в парадных одеждах, словно бы готовясь снизойти в ад с должным пафосом, оказались в обширных галереях «Сант-Гофф» с позволения коменданта.

– Майор Лем в прощальном жесте подыскал приближенным билеты в самое безопасное место во всей Цуркавице, полагая, что османские стервятники берегут институт для визита свиты великого султана, – заключил отстраненно Ролан, пока пьяные офицеры за его спиной вели беззаботную беседу, один из них в нелепой фуражке и с усами на манер гусарских с рвением бывалого знатока рассуждал об особенностях охоты на кабанов в венгерских угодьях у притоков Дуная.

Немногословный высокомерно доктор оставил сцену, комментарии офицера в адрес будапештских угодий и занятый стерильным мраком коридор, ведущий в залы пятого центра экспериментальной неврологии, когда записанная на грампластинке мелодия стала отчетливее и громче, заглушая гул вентиляционной системы и глухое эхо монотонных шагов героя. Слепляющий свет больничных ламп на потолке пронизывал кафель стены вокруг, а ровная мозаика бетонных полос между ними словно образовывала сплошную сеть, откуда у угодившей туда однажды жертвы не было выхода, казалось, даже грязный халат на плечах Ролана окрасился в белый глянец, напоминая скорее белоснежные простыни, которыми укрывают трупы.

– «Подлый удар в спину», «предательство верного союзника», – с легкой усмешкой в голосе повторил заученные диктором фразы доктор Сарджерт, приближаясь неторопливо к широким окнам протянувшейся между рядами монолитных колонн столовой, однажды через несколько часов после первых упавших на институт ракет ему довелось побывать там. Тогда Сарджерт с интересом наблюдал, с каким трепетом прославленные умы внимают каждому слову диктора военной пропаганды, с жадностью следят за каждым наименованием населенного пункта, где бои идут только на бумаге и в фантазиях кабинетных Наполеонов. Ролан в силу новой должности знал несколько больше, и этого оказалось достаточно, чтобы понять, что все, о чем с таким важным видом говорили в новостных передачах, было не просто неправдой, а скорее даже ложью и ложью безумной.

– Быть может, среди коллег остались и те, кто верит в возможность снятия оперативного окружения, – заключил строго втайне для самого себя доктор, опасаясь в случайной беседе обронить пару лишних фраз, что впоследствии станут веской причиной для продвижения по карьерной лестнице осведомителей тайной полиции. Туннельное мышление – результат тотальной слежки и доносительства, от чего жизнь вне этой порочной вертикали кажется какой-то болезненно неверной и подлежащей скорейшего лечения террором и бессмысленными расстрелами.