Альби были готовы к тому, что всё изменилось, но картина, открывшаяся на Тисовом острове в ярмарочную рань, их потрясла. Поляны, на которых прежде проходили состязания и представления, густо заросли невысокими араукариями – похожими на свечи, нервными деревьями с трепещущей от прибрежного ветра хвоей. Сквозь доски деревянных возвышений, служивших когда-то сценическими площадками, пробивался инициативный чертополох. Наверху, в дремучих ветвях, то и дело раздавались тревожные хлопки крыльев, а на берегу, словно скелет огромной ископаемой птицы, лежала разбитая кибитка с лопнувшими дугами из окаменевшей виноградной лозы и полуистлевшей кошмой из некогда синей миткали…

Кроме них, на острове не было ни одной живой души.

Альби долго бродили по расползавшимся тропинкам, испуганно выкрикивая имя того, кого случайно теряли из вида. К обеду Никас развёл огонь, Лита с Летой запекли несколько пойманных у берега мидий и, съев эту нехитрую снедь, семья сидела у костра, молча наблюдая, как белое время уходит в синее море. Вечером, когда в небе ещё играли свежие, но уже неправдоподобно красочные воспоминания о солнце, Альби вдруг показалось, что далеко на горизонте появился силуэт корабля с пульсировавшей в носовой части точкой, похожей на зажжённый ростральный факел – знак того, что судно направляется к Тисовому острову. Старые правила строго запрещали причаливать к любому берегу после заката. «Но кто сейчас соблюдает старые правила?..» – в унисон думали Альби, не глядя друг на друга и отчаянно надеясь, что на остров прибудет ещё хотя бы один плавающий дом.

Они ждали всю ночь. Но ночью сюда прилетела только стайка подвижных, сложного ритма теней, по которым при желании и навыке можно было восстановить движения крыльев перелётной птицы, что в ближайшем населённом пункте обучала начальной грамоте последнего волонтёра. Волонтёра все считали городским сумасшедшим, потому что чтение и письмо, их упрощённую и удобную в быту версию, уже давно преподавали люди в обычных общеобразовательных школах…

– остановимся в первом же городе, который встретится нам на пути и попробуем начать другую жизнь. Хороший слух – наша наследная черта, так что не пропадём… – тихо сказал Никас под утро.

Лита и Лета в ответ лишь вздохнули, а Томас (который на Тисовом острове больше скучал, чем горевал по времени вне его собственной памяти) задиристо подхватил дыхание матери и тётки на губную гармошку – и завертел-заморочил, разогнал до скорости, за которой печаль уже не поспевала… и дождавшись от старших гневного окрика, хотел было что-то из подростковой дерзости им возразить, но тут невидимая птица-плачея где-то в разгулявшихся ветвях сложила несколько звуков в элементарную гамму, которая покатилась со случайной ступени вниз и позвала их – троих уже взрослых и одного ещё ребенка – за собой на поиски опорного тона и счастливого конца…

Уходили они с острова тяжело – сначала на вёслах, преодолевая болезненное притяжение берега. Потом под полотняным парусом, который всякий раз, когда размеры острова сокращались на порядок, бил громкую рифму к хлопкам птичьих крыльев, пытаясь очередным ударом сокрушить подхваченную на острове тревогу, обратив её в равнодушие или хотя бы смирение…

Примерно через сутки после того, как Тисовый остров сжался в потемневшей памяти до яркой, как Полярная звезда, точки, Альби увидели наконец твёрдую, населённую землю.

Первый встречный город был построен на семи террасах, которые ступенчато спускались к воде. Ещё в море Альби разглядели восклицательный церковный шпиль, бессрочное кольцо тюремной стены, высокую, величественную ратушу, белокаменные бани с длинными, узкими и сверкающими, как лезвие бритвы, окнами… Дворцы знати, в которых иногда угадывались бывшие плавающие дома, и неловко теснившие друг друга, похожие на рассыпанные спички, лачуги бедноты на окраинах. и пёстрые, лоскутной штопки торговые ряды, окружавшие огромную рыночную площадь, где оглашались протоколы важных разговоров и организовывались всевозможные развлечения.