Я взглянул на большие застекленные шкафы с инструментами и лекарствами. Трахеотомия? Интубация? Но у нее уже нет легких! Сгорели. Лекарства? Сколько лекарств! Полки были заставлены рядами цветных бутылей и коробок. Хрип наполнял всю комнату, из открытого рта Хари все еще шел пар.

Термофоры…

Я начал искать их, но, прежде чем нашел, рванул дверцу другого шкафа, разбросал коробки с ампулами… Теперь шприц… Где он?.. В стерилизаторах… Я не мог собрать его занемевшими руками, пальцы были твердыми и не хотели сгибаться. Начал бешено колотить рукой о крышку стерилизатора, но даже не чувствовал этого. Я ощущал только слабое покалывание.

Лежащая захрипела сильнее. Я подскочил к ней. Ее глаза были открыты.

– Хари!

Это был даже не шепот. Я не мог издать ни звука. Лицо у меня было чужое, словно сделанное из гипса. Ребра у Хари ходили ходуном, волосы, мокрые от растаявшего снега, рассыпались по изголовью. Она смотрела на меня.

– Хари!

Я ничего больше не мог сказать. Стоял, как бревно, с этими чужими деревянными руками. Ступни, губы, веки начинали гореть все сильнее, но я этого почти не чувствовал. Капля растаявшей в тепле крови стекла у нее по щеке, прочертив косую черточку. Язык задрожал и исчез, она все еще хрипела.

Я взял ее запястье – пульса не было, откинул полы халата и приложил ухо к пугающе холодному телу. Сквозь треск, похожий на шум пожара, услышал частые удары, бешеные тона, слишком быстрые, чтобы их можно было сосчитать. Я стоял, низко наклонившись, с закрытыми глазами, когда что-то коснулось моей головы. Ее пальцы перебирали мои волосы. Я посмотрел ей в глаза.

– Крис, – прохрипела она.

Я схватил ее руку, она ответила пожатием, которое чуть не раздавило мою ладонь, между веками блеснули белки, в горле захрипело, и все тело сотрясла рвота. Она свесилась со стола, билась головой о край фарфоровой воронки. Я придерживал ее и прижимал к столу, с каждым новым спазмом она вырывалась, я мгновенно покрылся потом, и ноги сделались ватными. Когда рвота ослабла, я попытался ее уложить. Она со стоном хватала воздух. Вдруг на этом страшном окровавленном лице засветились глаза.

– Крис, – захрипела она, – как… как долго, Крис?

Она начала давиться, на губах выступила пена, снова ее раздирала рвота. Я держал Хари из последних сил. Потом она упала навзничь, так что лязгнули зубы, и часто задышала.

– Нет, нет, нет, – выталкивала она быстро с каждым выдохом, и каждый казался последним. Но рвота вернулась еще раз, и снова она билась в моих объятиях, втягивая в коротких перерывах воздух с усилием, от которого выступали все ребра. Наконец веки полуприкрыли ее ослепшие глаза. Она застыла. Я думал, что это конец. Не пытался даже стереть розовую пену с ее рта, стоял над ней наклонившись, слыша где-то далекий большой колокол, и ждал последнего вздоха, чтобы затем упасть на пол, но она все еще дышала, почти без хрипа, все тише, холмик груди, который казался почти совсем уже недвижимым, вдруг стал вздрагивать в ритме работающего сердца. Я стоял сгорбившись. Ее лицо начало розоветь. Я еще ничего не понимал. Только обе ладони у меня вспотели, и мне казалось, что я глохну, – что-то мягкое, эластичное наполнило уши, я все еще слышал тот звенящий колокол, теперь глухой, словно он треснул.

Она подняла веки, и наши глаза встретились.

«Хари», – хотел сказать я, но у меня как будто не было рта, лицо было мертвой тяжелой маской, и я мог только смотреть.

Ее глаза обежали комнату, голова пошевелилась. Было совсем тихо. За мной, в каком-то другом, далеком мире, из неплотно закрытого крана мерно капала вода. Хари приподнялась на локте. Села. Я попятился. Хари наблюдала за мной.