«Отчего-то считается большим пороком стремление во всем быть первым. Но истинно военный человек может быть тщеславным, желать повышений в звании, должности. Я долго шел к посту главы Союза, ни перед кем не лебезил, не унижался, не раболепствовал, никого не подсиживал…»

Денщик услужливо смахнул щеткой с мехового воротника невидимую пылинку.

«Федор снова ходит по квартире в шерстяных носках, будто в казачьем курене! – с теплотой подумал генерал. – Он и Лидия единственные, кому могу во всем доверять. Жена любит, Федор предан как пес до гроба, в штабе же немало таких, кто с радостью подставит ногу, даже предаст и продаст».

– Нонче поутру у барчука построение, – прошамкал беззубым ртом Федор. – Надобно не опоздать, не то попадет от ихнего дирехтура.

– Слышал, Павел? Мотай на ус, – генерал обернулся к сыну.

– Да, папа.

Старый денщик без памяти любил Павлика, окружил мальчика той нерастраченной нежностью, какой не мог одарить оставшихся на Дону собственных внуков. Как и другие русские на чужбине, тосковал по Родине.

– Накажите барчуку не ехать в гимназию на автобусе – там духота. Пусть пешим идет, – попросил денщик.

– Ты прав, перед занятием полезно дышать свежим воздухом, – вступила в разговор Лидия.

– Да, мама, – вновь кивнул Павлик, произнося слово «мама» по-французски с прононсом, ставя ударение на втором слоге.

Кутепов оглядел Федора с ног до головы, отметил, что денщик изрядно сдал – голос ослаб, по-старчески семенит, сутулится, словно взвалил на плечи мешок овса, глаза слезятся. Немощь вызывала жалость.

«Старость не радость. Жаль, нечем помочь. А горбится не только от немалых лет, согнули известия из России о расказачивании, высылке в Сибирь домовитых казаков с семьями…»

– Павлик, изволь слушаться Федора, – попросила сына Лидия. – Бери пример с отца – никогда не опаздывает. И не забудь про варежки.

– Варежки остались в России, – хмуро поправил генерал. – Здесь их заменили перчатки.

3 Плевицкая с грустью смотрела в зеркало.

«Под глазами снова мешки… Лицо одутловато… Растет второй подбородок. Придется тщательнее накладывать грим не только перед выходом на сцену… В ресторан оденусь без претензий, бриллианты оставлю дома, чтобы никого не смущать… Генерал вроде царька в Союзе. Отчего Центр приказал с ним сблизиться? Уж не желает ли завербовать? Кутепова не купить посулами – амнистией, высоким постом в Красной Армии. Он не продастся за тридцать сребреников, не дрогнет под дулом револьвера, не испугается пыток. Такие крепки как кремень, верны идеалам до последнего вздоха…»

Она перебрала несколько причин, заставивших мужа пригласить начальника с женой в ресторан: «Да, генерал опасен для Советского Союза. Не задумано ли обезглавить организацию, оставить без вожака? Если предположение верно, операция будет сложной, для исполнителей опасной. Но вряд ли взрыв бомбы под авто Кутепова приведет к краху РОВС – погибшему тотчас найдут замену. Не следует забывать о резонансе – пресса поднимает оголтелый вой. Кутепова уважают, отзываются о нем с неизменным почтением, даже восторгом, отдают должное его энергии, организаторским способностям, звериной ненависти к большевизму. Устранение принесет только вред…»

Погруженная в мысли, Надежда Васильевна сидела у трюмо, забыв о своей внешности. Лишь когда часы пробили четыре раза, встрепенулась и принялась за макияж, сооружение прически.

«Справлюсь с волосами лучше парикмахерши, и в выборе наряда не потребуется совет модельера – Бог не обидел вкусом. Сегодня подойдет платье с фламандскими кружевами, буду выглядеть моложе…»

Размышление о наряде помогло забыть об опасениях, Плевицкой стало легко – кажется, взмахнет руками и полетит…