Раньше Эллин пела, особо не задумываясь над словами. Это была просто песенка из ее детства. Но сейчас, закрыв глаза, она вдруг прочувствовала каждое слово, и всю печаль девы. Когда она закончила петь, из-под закрытых век текли слезы.

Эллин нехотя распахнула глаза. Изора и Рэмин не мигая смотрели на нее. Оба выглядели потрясенными. Несколько секунд стояла звенящая тишина.

– А этот охотник оказался прав, – хриплым голосом произнесла Изора, – как всегда. Настоящий соловей.

В ее голосе чувствовалась неприкрытая неприязнь, и Эллин стало интересно, чем же Рикар не угодил ей. Хотя она и сама не питала к нему ничего, кроме ненависти.

– Недурно, – вымолвил, наконец, Рэмин, – самобытно. Любопытный выбор песни. Надеюсь, твоя игра не хуже. Сыграй нам. Только никаких простонародных мотивов. Удиви нас!

«Самодовольный павлин», – подумала Эллин, глядя на музыканта.

Он вальяжно развалился на кресле, потирая рукой острый подбородок. Он нравился ей все меньше и меньше. В нем было много спеси и высокомерия. И она даже не знала, кто из них: наставница или музыкант высокомернее и заносчивее.

Она взяла скрипку, которую принесли служанки, и начала играть. Этот спесивец недостоин того, чтобы слушать музыку отца, поэтому Эллин выбрала небольшой этюд, который разучила еще в детстве.

Прослушав, Рэмин поднялся с кресла и кивнул Изоре.

– С завтрашнего дня начнет заниматься вместе с остальными, – с пренебрежением в голосе сказал он, подходя к двери, – играет сносно, но над многим нужно работать.

Он ласково распрощался с Изорой и, не взглянув на Эллин, вышел из комнаты.

– Что ж, – повернувшись к ней, произнесла Изора, – теперь ты соловей.

Эллин стало дурно. Ей показалось, что незримые, но тугие оковы обхватили ее запястья и лодыжки, и тяжелые тучи сомкнулись над головой, чтобы никогда не выпустить наружу. Туда, где льется солнце, и бесконечная дорога ведет вперед, к мечте.

Пожалуй, так оно и было. Замок владыки был полон колдовства – даже когда этого никто не замечал. В этом и была истинная магия.

8. 8

Следующие три месяца пролетели быстро и мучительно одновременно. Закат сменялся рассветом, а завтрак ужином. Сады постоянно менялись и перестраивались, и казалось порой, что сами деревья наблюдают за ней.

Изора перестала с Эллин заниматься – Рикар привез новых пташек из далеких краев, их кожа была эбонитового цвета, и некоторые шептались, что они станут райскими птицами.

Большую часть времени Эллин проводила со своей скрипкой, исступлённо играя по много часов. Это единственное, что не давало ей упасть в пучину отчаяния.

Рэмин занимался с соловьями несколько раз в неделю. Они пели, играли и снова пели, до бесконечности.

Мелиссу Эллин видела всего четыре раза – девушка сама приходила к ней, принося сладости или фруктовый лед в жару. Она рассказывала ей о своей деревне и ободряла добрыми словами.

Чаще Эллин видела Ардела, но разговаривали они редко – девушка теперь почти всегда была в окружении других соловьев. Порой ей было трудно смотреть на садовника – он словно напоминал ей о неудавшемся побеге, дне, когда она наивно верила, что сможет сбежать из этого места.

Мужчина вызывал и теплые чувства – он помог, когда ей была нужна помощь и не выдал ее. И хотя между ними не было произнесено почти ни слова, Эллин с Арделом часто обменивались взглядами. Они вели молчаливые беседы глазами. Он приветственно вскидывал брови – она улыбалась. Пронзительно глядел, спрашивая, как дела у нее сегодня, а она движением губ или глаз отвечала.

День сменялся ночью. Существование протекало в тумане. Ощущение, что тучи над головой становятся тяжелее, а незримые оковы – прочнее, никуда не делось, а лишь усиливалось с каждым днем. Ее угнетало и давило это, пока не превратилось в черную точку, что разрасталась и разрасталась. Эллин жила как во сне – сером и ватном. Не принадлежа ни себе, ни своей жизни. Жила бездумно, механически.