Когда Крупп изучал захваченную «тридцатьчетверку» для создания мощного противовеса к Курской дуге, он долго не мог найти специальных защелок на корпусе, чтобы отцепить башню с пушкой. И даже когда ее отпилили, не могли понять, как в маленькую дыру на теле боевого бронированного коня залазит толстая балка, на которой покоилась башня. Это так и осталось военной тайной, хотя все просто – штырь накаляли, остужали и забивали железными кувалдами.

Также о духе русского народа свидетельствует история с производством ППШ на Люблинском литейно-механическом заводе. Автоматы стреляли без осечек до ноября сорок третьего года, а по осени, после увольнения из ОТК Евграфа Матвеевича на пенсию, разом отказали. Если кто не знает, то ОТК ничего не выпускает: ни чертежи, ни литье, ни крепеж, ни пули. Там просто сидят и пробуют: стреляет – проходи, не стреляет – на доработку.

Проверка ходила по корпусам, искала шпионов и диверсантов, сверяла технологии производства и техническую документацию, но, ничего не найдя, вернула Матвеича и стала за ним подсматривать.

Старик, в отличие от нового приемщика, при осечке выходящего оружия доставал надфиль и подпиливал уголок на бойке. На вопрос проверяющих: «Ты что процесс ломаешь?» – отвечал: «Он же стрелять не будет».

Вот так шестерня в механизме может решить судьбу страны.

Несмотря на собственное честное слово не писать о горячительных напитках, я все-таки сделаю это, так как знаю один частный случай, когда водка спасла жизнь человеку, точнее – Семену Трифоновичу, работавшему в нашем банке агентом по распространению страховых услуг.

Когда врачи нашли у него рак пищевода и жена, сказав, что болезнь заразная, ушла от него с двумя детьми к теще, Семен попросил напоследок перед смертью оттянуться, и мы привезли двадцать ящиков жидкой смерти ему на дом. После выгрузки мы расцеловались троекратно в последний раз, горько осмотрели его и уехали. Вспомнили мы о Семене лишь через месяц, когда вместо извещения о кончине Трифоновича увидели его здоровым и невредимым на лавочке Гоголевского бульвара возле фонтана, напротив Пушкина.

Радостный и неутомимый, он показывал нам справки и сертификаты от двадцати профессоров мировых клиник, подтверждающие его чудесное спасение. Используя горький напиток как воду, с трудом доползая до ванной комнаты, отрубаясь на коврике в прихожей, он сжег заразу, не получив даже цирроза печени, но превратился в подопытную зверушку для написания кандидатских и докторских диссертаций. Нашему сочувствию не было предела, а его печали – конца.

Я не скажу, что приватизация завода в Ишкоре прошла чисто. Так. Обычно. Как везде, с сумбуром и столпотворением. Но одно отрицать бессмысленно – ни убийств, ни крови не было. Один пакет купили на чековом аукционе (под него специально ЧИФ создали), недостающую часть взяли у рабочих – поставили стол у проходной, и второй – в ДК им. Кирова. Деньги давали небольшие, но сразу, и никого не обманывали. Правда, что запретили директору грозить служащим увольнением за продажу чужакам акций и ставили на договорах, передаточных распоряжениях и анкетах акционеров свои подписи вместо владельцев. Это ускоряло перерегистрацию в реестрах и не отрывало людей от дел. Ведь для совершения сделки приходилось ездить за тридевять земель.

После скупки контрольного пакета я заручился поддержкой судебных приставов, налоговых инспекторов и местной милиции и первого сентября тысяча девятьсот девяносто третьего года, в день восьмидесятилетия основания Ишкорской паровозной компании, вошел во двор предприятия. Трудно передать чувства, охватившие меня в этот момент, но я полчаса простоял перед дверью в сборочный цех, поглаживая потной холодной ладонью шершавый стенной кирпич. На желто-зеленой арке над дверью красовалась с трудом различимая надпись: «Даншлъ Феликсовичъ Матюхинъ. 1913 годъ».