– Мам, а можно я ему покажу? – спросила шёпотом Вета, смотря на Дария. Уловила, что он с большим интересом смотрел на пистолет и упражнения с ним, чем на собаку.

Кира согласно кивнула, но в то же время забрала магазин с патронами себе (от греха подальше), доделывая то, на что у Веты терпения не хватило – аккуратно вдавливать патроны.

– Прости за вопрос, но ты правда её мама? – спросила шёпотом Марья, доверительно пригнувшись над столом. Не выдержала. – Просто когда мы знакомились, она назвала тебя «Кира», а тут всё время говорит: «мама».

Видимо, это обстоятельство настолько укоренилось в семье – ни Миллу, ни Рола это совершенно не смущало, – что Кира от такого вопроса немного растерялась. Нечасто, значит, сюда заглядывают гости, поняла Марья, – а если, то из очень узкого круга знакомых.

– Они родные сёстры, – пояснила Милла, мгновенно придя на выручку.

– То есть?.. Я не совсем понимаю…

Простите, пожалуйста, глупую бабу, если касаюсь болезненной темы…

– Вета плохо помнит свою мать, она тогда была ещё маленькой. Кира её воспитывала, вот она её и называет мамой. Она её когда как называет, сейчас тут много людей и разговоров, и ей удобней её так звать, чтобы не путаться. У неё это привычка, а для нас всех в порядке вещей. Мы между собой всегда понимаем, кто есть кто.

– Прости… – ещё тише, почти беззвучно, прошептала Марья, смотря на Киру и с трудом глотая ком в горле.

Какая же она дура! Чего только не надумала себе, стыдно даже от одних мыслей. Так и хотелось пересесть к ней на одну скамью и крепко обнять – из сострадания и безмерного восхищения. Марья прекрасно знала, каково это – тянуть на себе одной семью. Пусть у Киры и была крепкая и надёжная опора в виде отца, тем не менее ей одной пришлось нести на себе бремя хозяйки, хранительницы очага и воспитательницы в том возрасте, когда она к этому была совершенно не готова. От такого тяжёлого удара Марью судьба уберегла – мать она потеряла, когда была уже зрелой девушкой.

Кира пожала плечами и мягко улыбнулась, разряжая эмоциональный наплыв, который у гостьи грозил перелиться через край глаз.

– А она мне наполовину мама, – сказала она, смотря с признательной улыбкой на Миллу. – Мы все тут друг другу в чём-то наполовину.

Так и живём – добавляют женщины постарше со вздохом.

Так и жили до сих пор.

Теперь Марья всё поняла. Эта семья состояла не их отдельных членов, а была одним целым. В неё никому не удастся вогнать клин раздора, ибо они безусловно доверяют друг другу и любой встал бы на защиту другого – худо тогда придётся тому, кто недооценит их. И поняла, почему Милла не любила распространяться о жизни своего брата – вовсе не из стыдливых чувств, а из-за нежелания наводить людей на завистливые мысли. Она вместе с Ролом так же причислялись к этой семье, как и собака.

Потупившись в стол, Марья чувствовала на себе пристальный взгляд мужчины (идеального и свободного!) за своей спиной и оттого терялась и краснела всё больше. Так неудобно ей было, что поставила себя в глупое положение (он ведь слышал – если не всё, то достаточно), что хотелось сквозь землю провалиться. И сыну, для которого тут провидение приберегло идеальную невесту, наверное, тоже этого хотелось.

Что-то нужно было сказать, но в голове всё окончательно пошло кругом. В порыве чувств Марья схватила руку Киру, и не в силах поднять глаза (выдадут, черти, всю её с потрохами), сдавленно прошептала:

– Спасибо… Спасибо за всё… Вам всем.

Других слов не нашлось.

И не нужно было. Марье, в любом случае. Будь она на месте своего сына, она бы говорила стоя на коленях и смотря этой лесной владычице прямо в глаза – и не так смущённо, а пылко и торопливо, боясь что она вырвет руку. Говорила слова благодарности, восхищения, радости, любви… просто изливала бы весь поток восторга, который испытывала… Дарюша, не будь же таким тупицей и сделай это… Человеческий век насколько короткий и подобный шанс выпадает лишь единожды. Будь достоин его!