– Надо определиться, кто будет вместо Карла, и ждать их предложений…. Мы не умеем стрелять, да и если начнём, стрелять придётся по своим. Те, в кого действительно надо стрелять, в окопах и на баррикадах сидеть не будут. Они будут грамотно осуществлять поставку оружия. Если кто-то из нас НЕ СОГЛАШАЕТСЯ работать с ними, он рискует в один из дней не проснуться. Или не доехать. Или не дойти… На Майнера ещё не посмели бы тявкать, но мы – не майнеры…

Опять наступила тишина, продлившаяся неприлично долго. Первым подал голос Дортмундсен:

– Господа министры! Предлагаю разойтись.. Завтра у нас…. С завтрашнего дня у нас будет чем заняться… Спокойной ночи!

Облака так и не развеялись до похорон. Погода испортилась совершенно. Дождей не было, но солнце не выходило, и появились ветры, дующие, казалось, отовсюду, причём в большинстве своём всегда в лицо. Небо и море сделались серого цвета, изредка меняя оттенки от светло-серого до серо-синего. На церемонии, в некрополе, устроенном во внутреннем дворе Президентского Дворца, стояло два гроба – Президента Карла Майнера и министра торговли и иностранных дел Герберта Сэйлера. Он пережил Майнера на несколько часов, пустив себе пулю в сердце. По молчаливому согласию в некрологе написали «сердечный приступ», рана для островитян не была видна, врач Президентского Дворца не стал препятствовать, заполняя бумаги. Они так и лежали рядом: измученный болезнью Майнер с лицом чуть просветлённым от облегчения смертью, и тело Сэйлера, три дня назад ещё цветущего мужчины. Выражение его лица, полное скорби и безысходности, паталогоанатом так и не смог загримировать.

Почести были соблюдены, солдаты отмаршировали, флаги третий день были приспущены, пушки отстрелили положенное количество выстрелов, цветы и венки были разложены в строгом соответствии с протоколом похорон. Как оказалось, был и такой в протоколах официальных праздников ***ландии, невесть кем разработанный, принятый и подписанный почти полвека назад. Другого не было, поэтому церемония прошла по тому единственному, который был.

Перед самым окончанием траурной церемонии к Дортмундсену подошёл человек. Выглядел он безукоризненно, но всё равно оставлял неприятное впечатление. Вернее, как раз потому, что выглядел он как манекен, и впечатление от него было неприятным. Дортмундсен по опыту знал: тот, кто действительно что-то стоил в деле, мог позволить себе не следить за тем, как он выглядит, а вот те, кто ничего не из себя не представлял, а только пыжился, в первую очередь подбирали ботинки под пуговицы на пальто, причём, подобрав, искренне полагали, что на этом их основная деятельность закончена, и теперь начинается ничего не значащая бестолковая рутина. Человек заговорил торжественно и самодовольно, пытаясь дать собеседнику самому определить его статус и соблюдать иерархию, так и не соизволив хотя бы для приличия выразить соболезнования:

– Я глава управы кантона Серебряный рудник. Я уполномочен действовать по поручению Совета Директоров концерна «The Health». Наше руководство, – он непроизвольно надавил на слово «наше», – для выяснения дальнейшей политики концерна в ***ландии хотело бы встретиться и обсудить некоторые вопросы, требующие безотлагательного вмешательства. Нам хотелось бы знать, когда и в каком представительстве можно назначить встречу?

Лорд-канцлер, временно исполняющий обязанности Президента, подставил лицо прохладному ветру, порывами наскакивавшему на берег. Всё было предсказуемо, и от того противно. Облака, ветер, этот хлюст, мнящий себя как минимум ферзём в этой игре; раскудахтавшиеся чайки, обычно просто пищащие что то нескладное, а сегодня напоминающие лорд канцлеру куриц, вдруг научившихся летать, и мотающихся на ветру по абсолютно непредсказуемой траектории, всё было неправильное, и какое то ненастоящее. «Как, однако, странно,» – подумал он. – «Странно делать всё необходимое для республики, оставаясь в глазах островитян продажной шкурой. И свои не понимают, и чужим мешаешь… Недолюбливают и те и другие… Ну, что ж, ход сделан! Надо отвечать!»