И тут меня осенило. Эта мысль прозвучала так отчетливо, что будь я другим человеком, то приняла бы это за божественное вмешательство.

«Какая разница, однажды я все равно умру… И меня никто не вспомнит».

Мне тут же стало легче. Выпрямившись, я посмотрела на небо и подумала: «Я всего лишь кусок мяса на камне, который крутится в космосе. Бесполезный и бессмысленный». Грудь расслабилась, легкие наполнились воздухом, и впервые за много лет туман рассеялся. Я думала обо всем, что меня волнует, из-за чего я нервничала, лежала без сна по ночам, и увидела все это таким, каким оно и было – совершенно бессмысленным. Через сто лет всем будет плевать на мою работу. Всем будет плевать на меня.

Я вдруг стала восьмилетней собой, мой разум прояснился, а тело расслабилось. Я думала о материи, о миллиардах лет существования Вселенной, о безымянных телах, из-за которых я оказалась здесь, и о том, как безустанный поток времени вскоре смоет и меня. Я поняла, что только нескольких человек из целого поколения за что-то помнят. Но и их, если им повезет, будут помнить только ближайшие пару сотен лет. В конце концов, и величайшие достижения, и самые великие умы, и самые важные моменты уходят в небытие. И даже если бы мне каким-то образом удалось добиться чего-нибудь значимого, задержаться в коллективном сознании на одно или два поколения, я не смогла бы этим насладиться. «Однажды я умру», – повторила я, улыбаясь, как будто сама только что изобрела концепцию смерти.

Когда тем вечером я вернулась домой, моя собака, как обычно, встретила меня у дверей. Я протянула руки, чтобы поднять ее, и уставилась на маленькую мордочку, а затем почувствовала, как это крохотное тельце ворочается под моими ладонями: «Стиви, с точки зрения истории мы с тобой, вероятно, одинаково ценны для этой планеты». Если взглянуть на нас обеих в масштабе миллиардов лет, в ее жизни, посвященной поиску места, где удобней полежать, было не больше и не меньше благородства, чем в моей. Когда-нибудь мы обе умрем, нас похоронят или кремируют, и мы одинаково смешаемся с землей.

Все было бессмысленно. Ничего не имело никакого значения. Вот так моя жизнь вернулась ко мне. Вернее, та жизнь, которой я жила в восемь лет. Это было самое приятное озарение в моей жизни. Я открыла для себя нигилизм. Вернее, раз уж на то пошло, солнечный нигилизм.

Без преувеличения: у нигилизма сейчас не лучшая репутация. Услышав этот термин, мы невольно представляем вечно хмурых бородатых европейцев в серых пальто. Если в компании вы объявите себя нигилистом, то сразу заметите, как изменится атмосфера, глаза ваших собеседников поблекнут, а затем люди вокруг куда-то испарятся. Пока я писала эту книгу, меня часто спрашивали, почему я так увлеклась этой неприятной темой. Когда же я бралась убеждать окружающих, что эта философия не заслуживает своей отталкивающей репутации, что солнечная версия нигилизма предлагает полезный и жизнеутверждающий взгляд на мир, пару секунд они кивали, пока, наконец, не спрашивали: «Так что же все-таки такое нигилизм?»

Нигилизм – это один из тех терминов, которые люди часто используют, не до конца понимая их значение. Обычно, говоря о нигилизме, под ним подразумевают что-то негативное или депрессивное, ассоциируют его с чем-то неприятным. Поэтому, прежде чем мы начнем исследовать, как менялось отношение к этой концепции, или попытаемся исправить собственное представление о ней, – мы должны обратиться к традиционному восприятию нигилизма.