«Торт» с коллекцией Уоллеса.

Описывать странствия по музеям и галереям – дело неблагодарное. Если уж репродукции трудно назвать даже бледной тенью оригиналов, то чего стоит образ, облачённый в слова. Это надо видеть. А видеть, действительно, надо.

Могу разве что поделиться своим опытом восприятия картинных галерей. Заглядывая в новый зал, я обычно выхожу на середину и осматриваюсь. Как правило, одна-две работы сразу привлекают внимание. К ним я подхожу в первую очередь. Остальное осматривается в процессе неспешного хождения вдоль стен. Очередь следующей залы наступает только после полного круга по предыдущей. До сих пор у меня это не получалось в двух местах: у «голландцев» в Эрмитаже, потому что там очень хочется рассмотреть каждую мордашку каждой крохотной коровки на поле и каждый конёк маленького бегунка по заледеневшему каналу, и в вилле Боргезе, потому что в ней такая концентрация вечного, что подбираешь челюсть только когда, когда выходишь на бодрящий11 римский воздух.

Вообще же восприятие искусства – вещь сугубо индивидуальная и каждый волен иметь свои особые предпочтения в силу собственного вкуса. Или его отсутствия.

Мне, например, нравятся музеи, где целый зал посвящён чему-то одному. Например, статуе Давида во флорентийской Академии, или пролёт лестницы с Никой Самофракийской – в Лувре. У Уоллеса можно найти зал, где, кроме стеклянных шкафов по стенам с доспехами и оружием, в центре стоит бронированный конь с рыцарем – и больше ничего. В Дрезденской галерее (как и в Эрмитаже) такого не встретишь: там выставлено всё и сразу. И это притупляет восприятие.

Кстати о доспехах. Недавно я столкнулся по этому поводу с двумя новыми теориями. По одной все доспехи, что мы видим сегодня в музеях – новодел. Причина тому – их качество. Слишком хорошее. Не в смысле того, что на них почти нет царапин (что, согласитесь, тоже довольно подозрительно), но в смысле физической невозможности изготавливать идеально гладкие нагрудники и замечательно округлые шлемы с помощью молотка и наковальни. Для подобной работы нужен не молоток, а пресс, который появился гораздо позже рыцарей.

По другой версии следует, что концом доспехов стало появление арбалета. Потому что из него стреляли железными болтами не бог весть с какого расстояния, а практически в упор, поскольку натягивать арбалет для нового выстрела – целая канитель, так что логичнее сделать такой выстрел один, но уж наверняка. Метров же с тридцати железный болт прошивает доспех на раз, превращая его в ненужную консервную банку, а незадачливого хозяина – в бездушную оболочку. Как любитель пострелять из обычного корейского (деревянного) лука на своём деревенском участке я, увы, не понаслышке знаю, что даже обычная стрела со стальным наконечником, срикошетив о мишень в 35 шагах, пролетает ещё шагов десять в сторону и насквозь прошивает железный лист забора. Не забывайте при этом, что таким образом, действительно, можно было легко обрушить культуру в серость средневековья, поскольку под дорогущими рыцарскими доспехами скрывались не абы кто бы, а цвет тогдашней аристократии. Благодаря изобретению арбалета, нужда в доспехах отпала, они заняли место в коллекциях, а развитие военного дела пошло своим чередом, без них. Если это так, то век рыцаря в доспехах длился на самом деле не несколько столетий, как нам рассказывают, а от силы лет пятьдесят.

На обеих теориях я вовсе не настаиваю, просто они мне показались занятными и запомнились, а ежели логика последней показалась вам странной, вспомните, почему с некоторых пор города перестали обносить неприступными стенами. Правильно, потому что были изобретены пушки, против которых эти стены всё равно бы не выстояли.