С Тревором обходились гуманно, я это точно знал. Плотно общался с дознавателями и следаками по его делу. В конце концов, его точно выдадут. Могли бы и обменять уже давно, но в Демократической Американской Конфедерации просто не было никого адекватного на обмен. Так что ничего не оставалось делать, кроме как ждать медленного стандартного пути.

В самом конце я очень коротко упомянул про Ваню.

В отличие от остальных, он почти не пострадал ментально. Каким-то образом у него отшибло память. Он не помнил о том, что был в прикладе. По его словам, его воспоминания обрывались на моём исчезновении. Нейрофизиологи подтверждали его слова, похоже, он действительно не помнил ничего об этом страшном эпизоде.

После карантина, который прошли мы все, и медкомиссии, Ваня продолжил службу. Он перевёлся на ТОФ, командиром взвода морской пехоты. В Академию он поступать передумал.

Было ещё кое-что, о чём я не стал рассказывать Михаилу.

После возвращения Ваня сильно изменился. Повзрослел, стал серьёзнее и молчаливее. А ещё – в его глазах поселилось нечто хрустально-льдистое. Неизвестное и незнакомое. Оно меня пугало – но я не мог сформулировать свои опасения и обосновать их, чтобы организовать направление на углубленное обследование. Да и, с моральной точки зрения, это был бы сомнительный поступок… парень прошёл через такое. Ему повезло, сохранил разум. Квалифицированные врачи подтвердили его адекватность и годность к службе. Зачем мешать?

Кажется, Ваня тоже чувствовал мои подозрения. Поэтому и организовал свой перевод подальше от конторы и меня лично.

Впрочем, я сам принял решение уйти со службы. Семейная жизнь, ребёнок и моя специальность несовместимы.

У меня было достаточно выслуги, чтобы получить пенсию. Но, конечно, сидеть на месте было бы тяжко – и я стал теоретиком и тренером, в одной известной частной военной компании. Там и платят хорошо, и условия более, чем достойные. К тому же доходы позволяют обеспечивать сыну лучшие условия сейчас и достойное образование в будущем.

Алина уже спланировала, что Пашка будет учиться в Цсиньхуа на физмате и нигде больше. Высокая планка, придётся соответствовать…

Пока я говорил, на небе появились небольшие облачка. Нас накрыло лёгкой тенью, и от этого на миг лицо Михаила будто опять обрело способность выражать эмоции. Он словно нахмурился.

Я вздохнул. Посмотрел на хронометр на внешнем дисплее смартфона.

- Ну что ж, пора мне!

Михаил выронил мороженое. Липкий стаканчик растёкся кляксой по плитке. Я вздохнул, оглядываясь в поисках чего-то, чем можно было бы его поднять и отправить в ближайшую урну.

- Оно опять рядом… - в первую секунду я решил, что мне показалось. Голос Михаила был едва слышим, теряясь на фоне шума водопада.

Но его взгляд вдруг стал осмысленным. Учёный смотрел на меня.

- Что рядом? - осторожно спросил я, присаживаясь рядом на корточки, - Михаил. Вы узнаёте меня?

- Серёжа… оно всё ещё там… это… - Михаил всхлипнул; по его щекам катились слёзы, - как быть? Как нам всем быть?

Дежурная медсестра, всё это время находившаяся неподалёку, осторожно ступая, направилась в нашу сторону. Она что-то быстро набирала на планшете.

- Всё будет хорошо, - твёрдо сказал я, - вы дома. С вами всё будет в порядке!

- Вы… ты… не можешь этого обещать. Ты не знаешь, не представляешь… оно – рядом! Мы все в опасности. Ты должен понять, – сказал он.

А потом его глаза снова стали стекленеть, уставившись куда-то вдаль.

Медсестра подошла. Встала рядом. Шёпотом спросила меня, наклонившись к уху.

- Пациент проявлял активность? Пойдёмте, пожалуйста. Это очень важно.