Эту картинку Соболь смотрел с первых сознательных лет. Ребенком он видел на ней только «Феррари». Потом его заинтересовала архитектура дома – верно оттого, что это был загородный дом, а Соболь с очень раннего детства предпочитал дачу Москве. Но в какой-то момент он, разумеется, заинтересовался и леди.

К тому времени, что было на картинке, из рекламы исчезли и странноватые на взгляд Соболя типажи пятидесятых годов, и утрированно-гламурные образы вроде Катрин Денев в «Дневной красавице» или Одри Хэпберн в «Завтрак у Тиффани». Конечно, он не видел этих фильмов тогда, но впоследствии именно они создали для него самые запоминаемые типажи тех времен. Леди на картинке отражала уже эпоху, когда хиппанство решительно потеснило гламур. Вместо невыразительных юбочек – расклешенные джинсы, вместо непойми чего – обтягивающая водолазка, а вместо прически, существующей только благодаря гелю для укладки – прямые, расчесанные шатенистые волосы до середины длинной, узко-гибкой спины. Все это было приятно, и не портило впечатления.

Но создавало впечатление не это.

Его создавало лицо.

Наверное, его следовало назвать красивым. Но красота бывает разная. Бывает, она – просто правильные черты, за которыми ничего нет. Бывает – она отталкивает, как неосознанно отталкивали Соболя всякие признаки детскости в лицах взрослых женщин. А бывает – она побуждает мечтать, и наделять свою обладательницу всеми мыслимыми достоинствами.

Лицо леди с «Феррари» побуждало мечтать. Оно казалось очень взрослым. Невозможно было представить на нем каприз, раздражение ерундой, дешевую игру для дешевого зрителя. И была в нем какая-то трудноопределимая сила. Казалось, что его обладательница умеет чувствовать и хотеть. Но не обычный вздор, который ассоциируется с красоткой из рекламы мужских вещей – приложением к тому, что она рекламирует. Чувствовать и хотеть чего-то такого, что и он, Соболь, считает важным и настоящим. Леди с «Феррари» выглядела разумным существом, в ее взгляде легко было увидеть то особое выражение, что создает осознание себя и окружающего, и готовность пустить в ход волю ради достижения своих целей. Она не смотрелась бонусом к автомобилю. Казалось, что она не рекламирует этот «Феррари», что это ее автомобиль. Что он – просто часть ее мира, где такие автомобили обычны, и жизнь тратится не на них, а на важное и настоящее.

Он смотрел в ее обращенные к нему внимательные глаза, и так и слышал ее голос: посмотри, незнакомец: я – поданный тебе знак. Знак того, что в мире есть нечто особенное, важное и настоящее, о котором знают не все. Есть особая, настоящая жизнь. В ней водятся такие, как я. И отсюда, из своего невеленда, я смотрю на тебя и говорю тебе – эта жизнь существует; не теряй веры; не медли; и не вздумай остановиться на полдороги, потому что мы тебя ждем – я и твоя жизнь…

Так сидел он долго, не отдавая себе отчета в том, о чем думает.

Где-то высоко в темноте замковый камень огромной арки выскользнул из соседних камней, и медленно, преодолевая свою огромную инерцию, начал падать.

Нью-Йорк, март 2005: Только Одинокие Скунсы

Стандартно-приветливая блондинка при ее появлении поднялась из-за своего стола со приветливо-стандартной улыбкой:

– Доброе утро! Мистер Ларсен ждет вас…

– Доброе утро! – Хельга тоже ей улыбнулась, широко и довольно – хорошо было у нее на душе этим солнечным мартовским утром – и толкнула высокую темную дубовую дверь.

За дверью был Манхэттен – с высоты примерно тридцатого этажа. Впрочем, между дверью и пустотой, из которой поднимались близкие высокие дома, было немного пола и стеклянная стена. Кабинет ее отца не отличался размерами. Какими-то особыми изысками он тоже не отличался. Больше всего он походил на их старый дом в Норвегии – не по дизайну, конечно, но по отношению к вещам. Этим домом ее предки владели не одну сотню лет, обстановку на меняли примерно столько же, а представления о роскоши тогда были явно проще, чем ныне.