Лёжа на горячем песке, Катя перебирала в руках маленькие цветные стёклышки, обточенные прибоем, и жмурилась, когда волна накатывала и с шумом плескалась у её ног.

Они, наконец, были вместе, и Он смотрел на неё с такой любовью и нежностью, что у Кати по спине бегали мурашки.

Ироничная и вместе с тем немного нахальная улыбка, которая так нравилась Кате, не сходила с лица любимого, пока он рассказывал ей всё, что произошло с ним за эти дни.

Он сидел совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки и Катя ощущала жар его тела. Она видела загорелые сильные руки и шею, на которой висел подаренный ею кулон. Но почему-то никак не могла разглядеть его лица.

Как она ни старалась, лицо, освещённое ярким светом, ускользало от неё.

Меняло форму и черты.

Плавилось и темнело.

С каждой секундой оно всё больше уходило куда-то вниз, во тьму. Будто ослеплявшее его солнце вдруг стало чёрным.

И вот уже Он – это вовсе не он. А кто-то совсем другой.

Чужой.

Темнота чернилами разлилась в его остановившихся глазах и заполнила их до краёв.

Он заговорил низким вкрадчивым голосом на незнакомом языке, и Катя почувствовала, какая невероятная сила от него исходит. Не в силах противиться этой силе она проваливалась в сон всё глубже и глубже, на самое дно бездны, откуда Он смотрел на неё мягкими, выпуклыми угольно-чёрными глазами и одними губами звал по имени.

А потом вдруг взял за запястье и с силой дёрнул вниз.

Катя вздрогнула, распахнула глаза и услышала в ушах стук собственного сердца.

***

Сначала она почувствовала, что в доме стоит нестерпимая жара.

Потом ощутила в воздухе едкий запах гари, увидела сизый дым под потолком и в этот же момент в другой комнате вскрикнула мама. Что-то металлическое грохнулось, покатилось и Катя услышала приглушённые, но очень эмоциональные ругательства.

Она соскочила с постели и со всех ног побежала на помощь.

Выяснилось, что мама, ранняя птаха, растопила печь и села медитировать на домотканый коврик, поставив перед этим турку на металлическую плиту. Кофе с корицей на раскалившейся печке, естественно, начал убегать, и, когда мама вышла из асаны, волшебный утренний напиток уже шипел на плите, заполняя дом удушливым дымом. Мама побежала его снимать и перевернула металлическое ведро, разлив почти всю питьевую воду, которая была в доме.

Она с извиняющимся видом смотрела на Катю.

– Я тебе поспать не даю, да? Хочешь бутерброд сделаю? – засуетилась она вокруг стола.

Катя прыснула от смеха. Мама с её трогательной неуклюжестью была иногда такой забавной.

– Представляешь, хотела купить деревенского молока и сыра на завтрак. Оббежала все соседние дома и не нашла. Местные оказывается коров не держат, что за мода такая? – она принялась нарезать для Кати колбасу, к которой сама не притрагивалась уже три года, с тех пор как объявила себя вегетарианкой.

Стараясь не показывать, что эта нелепая ситуация её забавляет, Катя пошла открывать окна на проветривание.

«Не хватало ещё, чтобы она подумала, будто бы я всё забыла и больше не сержусь».

За ажурными занавесками не оказалось привычных стеклопакетов. Маленькие узкие окна с замазанными коричневой растрескавшейся пастой рамами не открывались. Ни вовнутрь, ни наружу.

Между деревянными рамами лежала грязная вата, пересыпанная нарезанной новогодней мишурой. А из ваты торчал не то кубок, не то большая металлическая рюмка с солью.

Катя подошла к другому окну – всё тоже самое за исключением убранства. Здесь в вату были воткнуты выцветшие пластмассовые цветы, а рюмку заменила маленькая кукла, смотрящая на улицу.

– Мам, это что за магия такая? – опешила Катя.