– Что это значит?

– Ну давай, покажи, как ты сидишь.

Он убрал руки. Я обернулась к нему. Глеб ждал, сложив руки на груди и откинувшись на спинку. Я взяла карандаш с полочки мольберта и только приложила грифель к бумаге в том месте, где должен быть нос Сократа, как услышала голос Глеба:

– Замри!

Я послушалась. Он снова положил руки мне на плечи, а потом потянул назад, одновременно расправляя их и раскрывая грудную клетку. Тут я осознала, насколько скрюченная сидела всё это время. Глеб обхватил своей ладонью мою правую кисть, держащую карандаш, и поднял его к рисунку.

– Видишь, карандаш не достаёт. Он должен свободно скользить по бумаге на расстоянии вытянутой руки.

Глеб толкнул стул, я вместе с ним подвинулась ближе. Наши руки с карандашом снова поднялись к рисунку.

– Вот, – тихо сказал Глеб.

Его лицо было рядом с моим правым ухом, и я почувствовала его дыхание. Глеб вернул мою руку туда, где планировался кончик носа, и начал делать штрихи, только вместо карандаша у него была моя рука, держащая его. Я почувствовала, как легко она двигается, линия за линией.

– Нос можно представить в виде трёх шаров, один большой, – Глеб говорил спокойным низким голосом, и мы нарисовали этот шар, – и два маленьких, – мы наметили ещё два шарика по бокам от большого. – Соединяем их плавными линиями… и получается…

– …нос, – сказала я.

Меня пробрало от ощущения радости, что я почти что сама нарисовала нос. Хотя может быть это было от того, что Глеб почти шептал мне на ухо, когда объяснял.

– А в каких ещё частях лица есть шары? – спросила я и повернула лицо к Глебу.

Он освещался сзади солнечным светом, отчего его светлые волосы создавали нечто вроде нимба. Глеб действительно был похож на ангела. Он смотрел на меня, а потом перевёл взгляд вниз.

– Например, в губах, – сказал он.

Я поняла, чего он хотел. Да я и сама этого хотела, поэтому приблизила своё лицо к нему, и он тут же поцеловал меня.

Внутри у меня всё перевернулось. Карандаш выпал из руки, и наши пальцы переплелись. Я развернула тело в его сторону и левую ладонь положила Глебу на щёку. Он с самой первой нашей встречи проявлял инициативу, но сейчас медлил, выжидал чего-то. Тогда я немного приоткрыла губы. Тут-то он притянул меня к себе другой рукой и поцеловал крепче. Кажется, я перестала дышать.

Когда кислорода стало совсем не хватать, мы отпрянули друг от друга.

– Пожалуй, буду совмещать работу твоим рабом и работу твоим учителем по академическому рисунку. И твоего парня. Если хочешь.

– Предложение слишком заманчивое, чтобы от него отказаться.

Я всё смотрела на свою чёрно-белую карандашную версию себя на листе и улыбалась. Кажется, мне тоже захотелось порисовать. Я не стала заглушать этот порыв. В этот раз у меня была коробочка с кнопками, которую я купила на днях. А натягивание бумаги заняло меньше времени, чем в прошлый раз.

Когда я тогда рисовала, то впала в состояние, которое меня напугало. Я не знала, что это было. Возможно, это было побочным эффектом выхода из творческой комы. Если вообще есть такой термин. Я воткнула наушники и включила «Зверей». Была надежда, что хоть песни любимой группы меня успокоят и я не проснусь среди ночи в комнате, всей заляпанной краской.

Я снова выбрала акрил. Потому что в тот раз я почти не помнила, как рисовала. Кисть быстро бегала по листу, оставляя мазки то тут, то там, перепрыгивала с одного цвета на палитре на другой. Но я до сих пор была в своём уме. Это радовало. Настроение вообще было отличное. Я танцевала и подпевала.

А потом я обернулась к двери и чуть не померла от страха.

– Едрить твою налево… Антон!