Отец брал старенькую одностволку, выходил в сени, тихонько выставлял окошко и палил по тетеревам.

А в печи уже полыхал огонь. Отец щипал петухов, чистил, и вот уже горшок с жарким ставился в печь… К обеду варево упреет. А пока мы завтракали куриными яйцами, вчерашними пирогами с капустой, пили чай.

Родители уходили в школу, а мы оставались на хозяйстве втроем. Я, Дамка, крохотная собачонка, служившая нам верой и правдой, и ласковый маленький теленок Звёздка, с белой звездой во лбу. Теленок находился в загородке у печки. Ему было настелено соломы столько, что у него лишь голова торчала на волю. И мы с Дамкой забирались к Звёздке на его соломенную постель, я обнимал за шею теленка, Дамка устраивалась между нами, и мы счастливо засыпали.

…И вот привезли дрова. Они лежали у дома. Это были длинные березовые хлысты, которые предстояло распилить, расколоть и уложить в поленницы.

Дамка осталась на улице охранять дрова.

Трактористы выпили и стали хлебать жаркое. Потом выпили за мой день рождения, похвалили мой подарок, оценили одеколон. И в это время за окном послышался отчаянный визг собаки. Все кинулись к окну. В освещенном квадрате окна стояла Дамка, заливаясь яростным лаем. И тут мы увидели волка, выступившего из темноты. Он хотел было схватить собачку, но та увернулась и спряталась меж хлыстов. Появился еще один волк.

– Василич! – застонали мужики. – Где у тебя ружье?

А отец тем временем торопливо искал под фуфайками и полушубками свое ружье.

– Дамка, Дамка! – кричал я. – Держись!

– Василич! – кричали трактористы. – Уйдут!

Наконец, отец нашел ружье, бросился на улицу, на ходу вытаскивая патроны из патронташа.

Мы видели, как он появился в свете окна, вскинул ружье и выстрелил в волка.

Видимо, пуля попала тому в лоб, он осел на задние ноги, тряхнул головой и прыгнул в темноту.

А отец удивленно разглядывал своё ружье. У ружья был разорван ствол.

…Скоро отец пришел в дом. Дамка проскользнула в двери первой.

– Ну, встречай героиню, – сказал мне отец. – Не отдала волкам дрова на поругание. А вот ружье мое подвело.

Все загомонили сразу:

– По такому случаю надо в магазин бежать!

– Да уж закрыт давно.

– Нету, мужики, – оправдывался отец. – Брал две поллитровки, так выпили уже.

Но мужики разохотились выпить не на шутку.

– А что, Толька, отдай нам свой «Тройной». Завтра мы тебе два пузырька вернем. Ты ж настоящий мужик…

Так погиб мой любимый одеколон. Погибла моя мечта побриться по-взрослому.

Мужиков после моего одеколона как волной смыло. Наверное, им стало стыдно. Слышно было, как они идут ночной деревней, пытаясь запеть:

А по деревенке идем, сами председатели…

А ни к кому не пристаем…

Наверное, где-то за осеком сидели волки, слушали ночную деревню и думали:

«Луны нет, а они воют…»

Откуда им было знать, что после хорошей выпивки не важно: светло или сумрачно, всегда петь охота.

…А вот мне поначалу захотелось пореветь. Так было жаль испорченного праздника и тройного одеколона. Ночью я позвал Дамку, ночующую нынче в доме под столом, забрался с ней к теленку в загородку и сладко уснул…

Лето красное. А мне скучно. Я остался дома один. Родители ушли в школу, там нужно было что-то красить и ремонтировать. Мне было лет пять.

Я послонялся по углам, попялился в окна. Никого на воле. Все на сенокосе. Только курицы порхались в пыли, да в соседнем доме в окне торчала белобрысая голова девчонки Люськи, которая была старше меня на год, с которой мы иногда играли, и которую взрослые почему-то называли моей невестой.

На улицу мне выходить было заказано, верно и Люське тоже заказано было. Скучно было невероятно. И тут я увидел, что дверца отцовской тумбочки, в которой он хранил всякие диковины, приоткрыта слегка, и что замка на ней совсем нет.