А Вова никак не мог козла преодолеть. Плохи были его дела. Плохи, плохи. Ведь в этом же зале девочки занимались, и одна девочка, Султанова Оля, была красивая, как сказка.

Она делала вольные упражнения с танцами, фляками и бланжами, крутилась в воздухе, как заведенная, и заканчивала, приняв триумфальную позу, и на ее смуглом лице появлялась невозможно белозубая улыбка, и карие глаза весело сверкали из-под черной, как смола, челки.

Она нравилась не только Вове. Она нравилась всем другим ребятам тоже. Но все другие ребята прыгали через козла, а Вова не прыгал.

Счастье еще, что Оле некогда было смотреть, как тренируются мальчики. Ей было не до них. У нее своих дел было по горло. Тем более что Олин тренер, огромный, как мамонт, и усатый, как тигр, Ян Янович, никогда Олю (это Олю-то!) не хвалил, а напротив, ругал ее, упрекал, поучал больше, чем других девочек. Потом, спустя некоторое время, Вова понял, что, если тренер кого больше всех шпыняет, это значит, что у этого человека лучше всех получается, и тренер над ним работает, чтобы получалось еще лучше, чтобы довести этого человека в дальнейшем до мирового класса. А если кого, как, например, Вову, не ругают и не шпыняют, значит, никакой надежды в смысле мирового класса на этого человека не возлагают. Но сначала Вова этого не понимал и жалел Олю Султанову.

Однажды папа Розенталь пришел в зал посмотреть, как его Вова успевает. И когда увидел, что Вова вовсе не успевает как раз в прыжке, подошел к тренеру и сказал, что, если можно, он сам потренирует Вову и научит. И тренер разрешил.

И Вовин папа разделся и остался в плавках.

Конечно, у папы был не такой торс, как у Вовиного тренера, и не такой, как у мамонта Яна Яновича, он был все-таки никакой не толстый, а довольно стройный и вполне мог находиться в гимнастическом зале без одежды.

Папа пододвинул мостик к самому козлу, попросил Вову стать на него и попрыгать, держась руками за кожаную спину снаряда. Это было совсем не трудно. Папа говорил: «Выше!» – и Вова прыгал выше и один раз запрыгнул на козла и посидел на нем на корточках. Козел стоял покорно, не шевелился. И Вова, осмелев, стал через козла перепрыгивать – сначала с места, зацепляясь ногами и падая в поролон. Потом стал напрыгивать на мостик с маленького разбега, потом с большого – и стало получаться! И стал прыгать почти как надо, и не падал после прыжка! Это было счастье! Лететь и не бояться! Самое что ни на есть настоящее счастье!

– У, козлище! – в азарте проговорил Вова и оттащил толчковый мостик от козла, ну не на метр, но уж на полметра – это точно, и еще потом немножечко отодвинул. И перепрыгнул, и папу поцеловал в восторге.

Все остальные ребята занимались в это время на перекладине.

– А Розенталь уже прыгает через козла, – сказал Потапов басом.

Он всегда говорил басом – с самого почти что рождения. Он даже, когда еще говорить не умел, вякал басом, наверное. Вот его, наверное, принесли из родильного дома, он завякал своим басом, а его мама не поверила, что это он, подумала, что это папа вякает, и говорит папе: «Ты чего вякаешь, ты опять водки напился?» А его папа и отвечает: «Ничего я не напился водки, это как раз ты выродила такого Потапова, что он вякает басом не хуже меня…»

Тренер взглянул на козла и сказал:

– Давай, Розенталь Вова. И Вова прыгнул как надо.

– Ну вот, другое дело. «Молодец» не сказал, да это и понятно: другие давно уже научились, за что тут «молодец» говорить.

А Балясный Сережа тем временем лепил.

Он вылепил мальчика и взрослого дядю, причем рука взрослого лежала на плече мальчика.