Разумеется, гладко реформа не прошла, посему мы имеем то, что имеем. Компанию создать разрешили, но возмущенные генералы в исполнительном комитете Ассамблеи потребовали, чтобы все директора назначались по указке генералитета Ассамблеи. Деев и Гроссштейн торговались насмерть, и в общих муках родилась наша уродливая структура аппарата. Военные назначают только лишь генерального директора, притом его полномочия сильно урезаны, а параллельно с ним существует исполнительный директор. Который вроде и директор, а Виточку, например, уволить не может.

По справедливости, напрямую Деев не виноват в карьерном повороте Опаляна, однако не будь он Деевым, не потребовалось бы ставить над ним надзирателя в лице сварливого доктора наук. Оставили бы доктора на пригретом месте в лаборатории гравитации (а, впрочем, ее собирались подсократить) и уж точно не посадили бы ему в помощь Эйзенберга, угодливого бюрократа, якобы лоббиста наших интересов в ПАК, а на самом деле – их глаза и уши…

Ну а вслед за Деевым не грех записать в паразиты и всех его подчиненных… В сущности, ведь кого Рустем считает за людей? Виточку да Шпиля. Да своих фундаментальщиков. Полуненормальных своих любимчиков, которых у него аж пять лабораторий, занятых зубодробительными краевыми задачами теории относительности, тензорной теорией поля и прочим таким, что с трудом выговоришь. Привилегированная каста; филиал мехмата в нашей компании. Живут словно в параллельном мире, ни с кем не общаются; я даже имен их толком не знаю… А Рустем с ними одного мехматовского разлива; жаждет оставаться, если не авторитетом, то хотя бы «своим», для чего советуется с ними по общим вопросам, а порой даже берет на встречи с акционерами. Только в реальности не «свой» он никому, да и бизнесу они помогли лишь единственный раз, когда год назад предложили использовать вихревое поле в гравитационной решетке, чтобы искривитель мог работать на молекулярном уровне. Тут спору нет, мы с Porta на этом застопорились намертво, собственных идей не осталось. С тех пор ходят еще большим гоголем и горды собой до чрезвычайности.

Мимо большой застекленной переговорки я сперва пронесся на быстрой ленте травелатора. Внутри за громадным столом, на площади которого можно припарковать пару оверкаров, спиной ко мне сидело человек семь в костюмах. С противоположной стороны стола разместились Рустем и его верный Смит – финансовый контролер.

Опалян улыбался, громко говорил, откидывался на стуле и жестикулировал. Он был в бежевом льняном костюме, мешковатом и помятом, в грязно-белой сорочке и при галстуке, который едва дотягивался до пупка. Смит был упакован в черный двубортный пиджак, закупоренный на все пуговицы, и не шевелился. Гости имели темно-синие костюмы с отливом, свидетельствующие о том, что они консультанты из инвестбанка, нанятые нашими акционерами. Тусуются у нас, по слухам, уже месяц; стоило ждать, что рано или поздно вызовут на ковер.

Возле торца стола, потупившись, стоял грустный трибун в лиловой рубашке, которого я узнал бы и в бальном платье со спины – Деев.

Подъехав ближе, я высмотрел за столом еще одного участника, седоволосого, в военной форме с погонами майора Гвардии ПАК. На погонах были поперечные полоски – отставной. Никогда его раньше не видел. Он сидел вполоборота, замыкая шеренгу консультантов.

Я сошел с травелатора и проплелся метров тридцать в обратном направлении. Нога ныла, спешить не хотелось. Встреча в таком составе не предвещала ничего приятного. На лице Деева, входя в переговорку, я прочитал то же самое.

– А, вот и господин Лесин! Проходите, пожалуйста, дорогой, – позвал Рустем.