– Я спрашивал о рыскунах, – напомнил я.

– Я к этому и веду. Кое-кто – да кто угодно – может заблудиться в отсеках навсегда. И «навсегда» – это я не ради красного словца говорю: корабль ведь уходит в плавание, а потом возвращается, и из-за этого со временем творится странное. Одни успевают состариться и умереть на борту, другие служат многие годы, но старше ничуть не становятся, денег накопят хоть отбавляй, и вот, наконец, корабль возвращается в их родные порты, а там времени с тех пор, как началась их служба, миновало – всего ничего, однако они сходят на берег разбогатевшими. А третьи вовсе на время становятся старше, а после молодеют опять.

Тут она несколько замялась, словно боясь продолжать, но совладала с собой и добавила:

– Так и со мной получилось.

– Гунни, но ты ведь совсем не стара, – возразил я, ничуть не кривя душой.

Гунни, взяв мою левую руку, коснулась ею собственного лба.

– Вот здесь, – пояснила она. – Здесь, в голове, я состарилась, Севериан. Сколько со мной случилось такого, о чем бы забыть навсегда… Нет, не просто забыть. Снова стать молодой тут, под черепушкой. Забыть нетрудно: забыть помогает выпивка или дурь, однако случившееся все равно остается с тобой, в твоем образе мыслей. Понимаешь, о чем я?

– И еще как, – подтвердил я, убрав ладонь со лба Гунни и взяв ее за руку.

– Но, видишь ли, из-за всех этих фокусов со временем – ведь моряки о них знают и многим рассказывают, пусть даже большинство сухопутного люда в их рассказы не верит – на корабль попадает немало таких, кто и в морском деле ничего не смыслит, и работать не уважает. Или кто-нибудь из матросов бросился с кулаками на офицера и приговорен к тяжелым работам. Такие вот в рыскуны и подаются. А зовем мы их так, потому что… помнишь, как говорят о лодке, резко свернувшей с курса, куда не следует? «Рыскнула».

– Понятно, – повторил я.

– Одни, по-моему, просто сидят по углам, как мы сейчас. Другие бродят с места на место, смотрят, где б разжиться деньгами да с кем бы подраться. Порой в кают-компанию, к общему столу, заявляются. У одиночек обычно сказка какая-нибудь наготове, а вот если их много, с ними просто никому неохота связываться. Сделаешь вид, будто принял их за своих, они поедят и, если повезет, уйдут с миром.

– Другими словами, это просто обычные моряки, взбунтовавшиеся против капитана?

Капитана я помянул, желая расспросить о нем позже.

Однако Гунни отрицательно покачала головой.

– Нет, не всегда. Экипаж-то вербуют на разных мирах, в других туманностях, а может, даже в иных вселенных – этого я точно не знаю. Однако тот, кто нам с тобой покажется обычным моряком, вполне может показаться кому-то другому жутким сказочным чудищем. Ты ведь с Урд, верно?

– Да, с Урд.

– И я, и большинство тех, кто служит рядом, тоже. Нас свели вместе, потому что мы и говорим, и думаем одинаково. Однако в других кубриках все может оказаться совсем иначе.

– А я-то думал, будто изрядно попутешествовал, – заметил я, мысленно посмеиваясь над самим собой, – но теперь понимаю, что, по сути, сиднем на месте сидел.

– Чтобы покинуть ту часть корабля, где большинство матросов более-менее похожи на нас с тобой, потребуются не одни сутки. Однако рыскуны, рыщущие тут и там, смешиваются меж собой. Бывает, дерутся друг с дружкой, а бывает, объединяются, так что в одной банде сходятся вместе по три, а то и по четыре разных вида. Иногда они спариваются, и у женщин рождаются дети наподобие Идаса, но у этих детей своих детей завестись не может. Так говорят.

С этим Гунни бросила многозначительный взгляд в сторону Зака.

– Он тоже один из таких? – шепотом спросил я.