Кешка старательно читал его и с тех пор стал разбираться в крокодилах.

Так вот, крокодилы бывают большие и маленькие, сонные и шустрые, нахальные и миролюбивые. Самые разные.

Прораб Мотовилов – тоже крокодил. Это Кешке ясно. Неважно, что у него есть усы. Просто это такая особая разновидность крокодила, еще не описанная в энциклопедии.

Сегодня он говорит одно, завтра другое.

Утром Мотовилов приехал давать ценные указания.

Он не спешил. Словно у него в Курагине и у сонной Ирбы не было никаких дел. Он хвалил места у Канзыбы, шутил с Ольгой, усаживался на свежие пни, щурился на солнце и посасывал мундштук. Этот мундштук всем уже надоел. Мундштук был дешевый, желтый, из какой-то ерунды, похожей на янтарь. Мундштук лениво двигался в вялых губах Мотовилова. Он появился во рту Мотовилова полгода назад, когда прораб бросил курить. То ли у него была такая железная воля, то ли он опасался за больные легкие, из-за которых и приехал в Саяны, на горный климат, но так или иначе, а курить он бросил. Купил мундштук и стал сосать его.

Кешка смотрел на жидкие, светлые, с рыжинкой усы и думал про крокодилов.

Кешке было смешно. Мотовилов все тянул и тянул, а ребята прекрасно понимали, что он приехал их уговаривать.

Уже не первый раз их уговаривали. Сначала их – трактористов, электриков, экскаваторщиков, шоферов – уговорили стать плотниками. Стали. Раз стройке нужно. Потом уговорили податься сюда, на Канзыбу. Рубить лес. Раз нужно – подались. Что теперь?

– Я вон на той сопке, где камни, дачу бы построил, – мечтательно произнес Мотовилов, – с террасой, мансардой там…

Кешка уселся на землю и сказал:

– Ну, ладно, Игнатьич, надоело. Валяй, уговаривай.

– Да? – удивленно спросил Мотовилов.

Кешка бесцеремонно обращался с начальством, и это всегда сходило ему с рук. Мотовилов начал копаться в сумке. Сумка у него была из какого-то черного пупырчатого заменителя кожи, на зеленом ремне и походила на сумку почтальона. Мотовилов выволок из нее сложенный вчетверо чертеж, белый носовой платок и бутерброд с маслом и котлетой, завернутый в обрывок газеты. Осмотрел бутерброд и поворчал. Потом развернул чертеж.

– Этого еще не хватало! Масло, что ли…

На чертеже было крупное масляное пятно. Палец Мотовилова тыкался по черным линиям, тонким и жирным, около этого пятна, губы его пытались что-то шептать, помогая прорабу соображать, но им мешал мундштук.

– А чего тут уговаривать, – сказал Мотовилов, – просто так надо… Отсюда и досюда…

Кешка следил за его морщинистым пальцем и понял все.

Но все-таки спросил простовато:

– До этого пятна, что ли?

– При чем тут пятно? – взорвался Мотовилов. – От Заячьего лога и до сопки… Просеку… За три дня…

Николай присвистнул и улыбнулся. Монументальный Спиркин покачал головой. Ресницы Букваря поднялись и захлопали. Бульдозер покраснел от возмущения. Кешка хохотал. Только Виталий Леонтьев похаживал спокойно, словно считал задание прораба самым обыкновенным.

– Выложил наконец-то! – хохотал Кешка. – За три дня!.. За три!..

Мундштук задергался под жидкими усами. Мотовилов вытащил его изо рта и стал объяснять, почему так важно пробить эту просеку именно за три дня.

С Печоры прибыла новая мехколонна. Ей уже отдали часть домов в Кошурникове. Через пять дней она начнет сыпать насыпь до этой самой сопки. До Заячьего лога рубит бригада Воротникова. Им осталось немного. Через три дня все эти столетние кедрики и сосенки должны лежать на земле до самой Бурундучьей пади, что перед сопкой. Еще два дня нужны на трелевку.

Иначе срываются важные сроки, перечеркиваются обязательства, за которые проголосовали все они в разукрашенном кумачом зале.