такси…

Пропев эту крайне лирическую и нежную песню, все замолкали. Сделав паузу, Меньшик склоняет ёжик волос к гитаре и зычно начинал:

Естьв Индийскомокеанеостров.НазваниеегоМадагаскар.

Мы дружно подхватываем хором:

Мадагаскар —страна моя.

Здесь,каки всюду,цветётвесна.Мытожелюди.Мытожелюбим.

Хотькожачёрнаяу нас,но кровьчиста!

Пропев гордую песню о свободе, мужестве людей, отстаивающих её, не сразу успокаиваемся. Начинаются политические споры. Одобряем нашего руководителя государства Хрущёва, свергнувшего тирана Сталина. Почти у всех есть пострадавшие родственники. Устаём от серьёзных споров и, перед тем, как разойтись по комнатам, упрашиваем озорного Томашевского пропеть свои блатные песни «на закуску». Прищурившись, закурив сигарету, он начинает:

И вспоминаядевичьюкрасу,

Мнестыднобылоковырятьсебев носу!

Все повеселели, хохочут, а он задорно бренчит на гитаре уже другую:

От чего-топлакалаяпонка.Почему-товеселбылморяк!

Теперь все хором упрашиваем:

– Давай свою «коронку»!

Томашевский не спеша закуривает следующую папиросу, стряхивает пепел, улыбается, трясёт своими кудрявыми вихрами и начинает озорно:

Тыподошлакомнетанцующейпоходкой.И тихо,тихошепнула:«Ну,пойдём»!

А поздновечеромпоиламеняводкой.И овладеламоимсердцем,какрублём.

Вообще, блатных песен в то время было не счесть и, скажу откровенно, молодёжь их любила. Многие просто бравировали ими. Ни одной компании не обходилось и без лагерных песен, которые мы тоже любили и пели. Время было, видно, такое: полстраны побывало в тюрьмах и лагерях! Почти в каждой семье были репрессированы по уголовным или политическим статьям деды, бабушки, отцы, матери, родственники. Сажали за каждую малость.

Я вспоминаю опять Вдовино… Женщины там отрабатывали бесплатно «барщину» на колхозных полях, не разгибаясь по шестнадцать часов. И вот, помню, на моих глазах был такой случай. Возвращались женщины с льняного поля. Уже в посёлке встречает их Калякин. Орёт:

– Расстегните фуфайки и кофты!

Подскочил к худющей Верке Маслаковой и выхватывает между сохлых грудей узелок со льном, несла она его голодным детям. Орёт, к коменданту повёл. Дали за два килограмма льна четыре года тюрьмы бедной женщине!

Вот такая была подлая власть «главного фашиста века» – Сталина!

Закончен четвёртый курс, и я еду к Лёшке Широкожухову в деревню – это недалеко от Липецка. Неделю живём в глухой деревушке. Лето. Тепло. Лопухи и крапива в их усадьбе напоминают мне о Вдовино. Вечера тихие; на дальней улице слышна постоянно гармошка – там танцы. Мы не ходим. Влюбляюсь в Лёшкину сестру Машу. Полноватая, простая, в ситцевом цветастом платье, немного косит одним глазом. Гуляем в тени огромных ив на берегу пруда. Фотографируемся в поле, лесу, в огороде. Отъедаемся молодой картошкой с молоком. Ходим под руку вечерами по тёмным улицам села втроём. Разговариваем, спорим, поём песни и частушки, читаем стихи. Мне кажется, что я тоже нравлюсь Маше. Остались на всю жизнь любительские фотографии с ней! Как она устроилась в жизни? Тоже пытался искать, но не было ответа. Через неделю уезжаем с Лёшкой теперь ко мне на Кавказ. Там напрочь забываю о Маше. Теперь не так истосковался по матери, друзьям и своему городу. Но всё равно приятно приехать в свой дом, где не был почти год.

Мать ежедневно готовит нам на завтрак молочную пшённую кашу. Лёшка каждое утро говорит, садясь за стол:

– Люблю кулеш!

Я передразниваю:

– Кулеш, кулеш! Какой кулеш? Это пшённая каша!

Но Лёшка стоит на своём. Мы с ним ещё больше сдружились и теперь не расстаёмся. Хороший парень! Душевный, простой, бесхитростный. Неделю показываю город, парк, горы; ходим на озеро купаться. После отъезда Лёшки включаюсь в домашние дела.