Рослый и плечистый Сидоренко, узнав, что я его земляк (он был из Невинномыска, как и Томашевский), однажды заступился за меня. Прямо на картофельном поле завязалась драка. Длинные руки Сидоренко работали, как кулисы, не давая шустрому Ельцу приблизится – скоро его морда стала красной от крови. Их растащили, но Ельцов не смирился. Не раз и не два он уже в Липецке нападал на Сидоренко, и всякий раз ему доставалось от того. Ельцов всё время угрожал своей кодлой, и мы его, стыдно признаться, боялись. Лишь Сидоренко был независим, но и ему досталось несколько раз, когда его избили несколько «ельцовских». Городские не раз врывались кодлой в общежитие, в которое я перешёл после Нового года, и избивали многих, кто был против них и роптал. Уже на втором году учёбы как-то не сдержался притязаний Ельцова и опрокинул его на кровать. Он озверел:

– А-а-а! Наконец-то тихоня! Показал себя! Ну, держись, кавказский пленник! Сейчас тебя буду убивать!

Он вскочил и в ярости кинулся на меня. Мы начали бороться в комнате так, что полетели тумбочки и стулья. Ельцов опять очутился на полу. И в третий раз повалил его! Теперь я понял, что сильнее его! И тут озверевший Ельцов ударил меня моей гитарой, которую я купил с большим трудом, экономя на еде. Дека гитары переломилась пополам! От обиды я смешался, заплакал, а Елец от радости повалил меня на пол и стал избивать кулаками. Выручил меня мой друг Лёшка Широкожухов, с которым мы жили в одной комнате. Вдвоём мы одолели озверевшего Ельцова, но не били его. Гитару мы потом склеили, но теперь она не раз раскалывалась наискосок в этом месте.

Долгими зимними вечерами мы собирались в общежитии в Красном Уголке. Слушаем патефон, читаем газеты и журналы, играем в шахматы и шашки. Тишина, покой. И тут, всегда к концу вечера, врывается под «хмацом» Ельцов с компанией и громко кричит свою неизменную фразу:

– Елец – всем ворам отец!

Оглядывается весело:

– Привет честной компании! Кто здесь против Ельца?

Никто не хочет с ним связываться и все начинают расходиться. Мы с Лёшкой играем в шахматы. Ельцов с дружками подходят к нам и опрокидывают доску с фигурами. Лёшка молча, глазами, показывает мне на дверь, и мы уходим.

В этом же году они подрезали в драке Сидоренко и ему пришлось оставить учёбу.

Так третировал нас почти два года Ельцов со своей кодлой, пока они где-то не убили человека. Ельцова исключили из техникума и осудили на 8 лет.

Новая жизнь, новые друзья, учёба в техникуме – мне начинало всё нравиться. Но я сильно тосковал по дому. Впервые был оторван от семьи, от дома и это было тягостно. Сколько раз мечтал, как после окончания первого семестра приеду домой:

– Обязательно от вокзала найму такси! На них ездят степенные и состоятельные люди. Не вшивота какая-нибудь! Подъеду на глазах всех соседей. Скажут: «Смотрите, студент приехал!» Может, увидит меня на такси белокурая соседка – красавица Лидка Зайцева! Вот было бы здорово!

Слово «студент» мне очень нравилось – было что-то значительное в нём. Студенты были во всех государствах самыми активными, грамотными, мобильными, они свергали даже свои правительства! Но мой друг Сашка Камынин всегда осекал меня:

– Какие мы студенты? Вот если бы мы учились в институте, тогда это, действительно, студенты! А то так, учащиеся!

И брезгливо кривил губы. Я горячился и доказывал, что мы всё-таки студенты.

– Это тебе так хочется! – в ответ хмыкал он.

И всё равно, поступив в техникум, я теперь казался себе значительным. Вот только денег нет! От стипендии оставалось шесть рублей. Это на мелкие вещи (рукавицы, носки, платки), учебники, карандаши, чернила, и на кино и т. д. Копейки! А кругом столько интересного! Сколько можно купить, но не на что. Особенно хотелось купить гитару и фотоаппарат.