Свой двор она любила. Здесь все было старое, но добротное. И сам дом, и флигелек-кухоньку, сейчас занесенную снегом почти по окна, еще отец строил. Меньшую часть дома занимала Тамара. Она тоже была всегда. Когда родители Тамары здесь поселились, девочки еще совсем крохами были. Подружились они быстро, да так и дружили всю жизнь.

Шел первый день старого Нового года, начинались Святки. В этот день, по славянскому преданию, бог отпускает погулять всякую нечисть: чертей, демонов, кикимор… Начинаются и колядования. В этом году Ольга на старый Новый год в гости не пошла и к себе никого звать не стала. Напраздновалась уже, когда семья сына приезжала, да и на кафедре тоже отметили хорошо. Хотелось отдохнуть от шума и гостей.

Темнеет в Б. зимой рано. В четыре часа Ольга Васильевна включила настольную лампу – бронзовую, старинную, еще отцовскую, задернула занавески. Елочку, стоящую в углу, тоже зажгла. В комнате стало уютно. Поставила в вазочке на столе конфеты, рядом, прикрыв салфеткой, тарелку с пирожками – на случай, если понадобится детей угостить. В прошлом году на Васильев день к Ольге Васильевне приходили дети из соседских домов петь колядки, для них это была веселая игра. На такие полуязыческие обряды нынче власть глаза закрывала. А детям – развлечение. Семенова детей любила, до войны ей довелось и в школе немного поработать. С соседскими детьми она дружила. Ну, если придут – есть чем угостить. А пока решила отдохнуть, посмотреть телевизор – повторяли новогодний «Голубой огонек».

Когда раздался звонок в дверь, Ольга решила, что это дети пришли петь колядки. Хорошо, что приготовила заранее подарки. Прежде чем открывать, все же выглянула в окно.

На крыльце спиной к ней стояла странная, нелепая женщина – вытертый до дыр пуховый платок, длинная темная юбка, вывернутый тулуп до колен, черная котомка через плечо. Как-то странно она была неуклюжа и сутула. И роста высокого, однако нескладная.

«Никакая не женщина, а переодетый мужчина – ряженый! – подумала Ольга. – Женщина такой страшный рваный платок да лохматый тулуп и не наденет!».

Скорее всего, кто-то из соседей или же с ее кафедры: институтская молодежь любила пошутить. Странно только, что в одиночестве явился. Ладно, главное – есть чем угостить.

«Женщина», между тем достав из котомки маску волка, стала натягивать ее. Возясь с котомкой, она повернулась к окну, и, прежде чем маска закрыла лицо, Ольга Васильевна это лицо увидела. Она немного удивилась и даже на минуту замешкалась, однако потом поправила брошку на блузке и, выдавив приветливую улыбку, пошла открывать дверь.

Ольгу Васильевну хоронили семнадцатого января. Она погибла в страшный вечер Васильева дня. Обстоятельства смерти были такими диковинными, что в Б. только и говорили, что об этом убийстве. Выдвигались самые невероятные версии, вплоть до действий нечистой силы. Разные ходили разговоры.

Александр Павлович Соргин, доцент кафедры математики, на которой работала погибшая, был глубоко и искренне опечален. Он проработал вместе с Ольгой Васильевной более двадцати лет, считал ее хорошим специалистом и прекрасным, легким и добрым человеком.

Александр Николаевич Евлампиев, друг Соргина, и вовсе плакал. Он знал Ольгу с детства. Она была на пятнадцать лет старше, но они жили по соседству, у них дружили отцы. Семенова два года преподавала в школе, в которой Саша Евлампиев учился. На работу в пединститут Саша был приглашен в значительной степени по ее инициативе: в небольшом городе Б., где почти все жители между собой связаны – соседством, дружбой или родством, – вопросы трудоустройства часто так решались, «по знакомству». И это не всегда шло во вред делу. В общем, смерть Ольги Васильевны Александр Николаевич сильно переживал.