– Ой, как сверкает. Вот так убьет молнией и все! Бежать надо!

И я побежал. Вместе с бидонами в руках, из которых на ходу выливалось молоко, оставляя за мной белую дорожку. Я бежал к роднику и кричал на всю деревню:

– Ма-а-а-ма-а-а!

На меня оглядывались женщины, но мне уже было не до них и не до молока, которого почти не осталось.

И вот, наконец, я увидел знакомый силуэт. Мама тоже ускорила шаг настолько, насколько это вообще было возможно с коромыслом на плечах. Сцена, как в финале какого-то драматического фильма: я бегу с криком, и мама бежит ко мне. При этом вокруг сверкает, а вся одежда на нас насквозь промокшая.

– Сынок, ты чего это? Чего ты, глупый? – мама обнимает меня, гладит по волосам и даже не ругает за пролитое молоко. Мы вместе спешим домой, и почему-то рядом с мамой мне больше не страшна гроза.

После этого случая упреки, что я хвостиком хожу за мамой, стали слышатся еще чаще, но мне было все равно. Правда, будучи школьником, точно такое же беспокойство уже маме доставлял я сам. Мы уходили с друзьями на речку и могли купаться там даже в грозу. А мама в это время ждала дома и переживала.


Дерево в нашей деревне, в которое когда-то ударила молния


Переживала она за меня и сестру всю нашу взрослую жизнь. А когда маме перевалило за семьдесят, настал наш черед вновь переживать за нее. У мамы обнаружили диабет, а потом и стремительно развивающуюся гангрену. Ей ампутировали ногу, и после этого она очень быстро угасала. Нужно было подниматься и ходить на костылях, но руки, настолько уставшие от работы в деревне и натруженные за всю ее тяжелую жизнь, совсем не слушались. И мама, всегда твердившая всем вокруг, что «движение – это жизнь», вдруг сама осталась без движения и былой энергии. В марте 1989 года мы с сестрой и нашими семьями отметили мамин юбилей – 75 лет, а в начале июля ее не стало. Помню, что в тот вечер никак не мог это осознать. В голове, словно на кинопленке, прокручивались картины из детства, в том числе и этот эпизод со страшной грозой. Верно говорят: пока живы родители, все мы – дети. И как же не хочется становиться взрослыми.


Мама с сестрой Зоей


Семья (Уфа, 1987 год)


Я с мамой часто говорю,
Увы, не лично, а с портретом.
И ощущаю я при этом —
Пришел как будто к алтарю.
И каюсь как перед живой,
Что груб порой, горяч, как пламень…
И чувствую: с души, как камень,
Снимается ее рукой.
И в роднике моей души
Светлее помыслы, надежды…
И мама словно бы, как прежде,
Шепнет: «Сыночек, не спеши».
МАМЫ ОГОНЕК
Мне раньше было невдомек,
Когда любуясь небом звездным,
Шел, не спеша, я ночью поздней
И дома видел огонек.
Тот свет в окне грел душу мне
И, возвращаясь среди ночи,
Я был уверен, между прочим:
Мать ждет в полночной тишине.
Потом, волнуясь и любя,
Твердила: «Я вот только встала,
К окну – и сразу увидала,
Узнала издали тебя».
О матерей святая ложь,
Где радость смешана и слезы!
Ты огоньком в душе, сквозь грозы,
К порогу дома нас ведешь.
НАСЛЕДСТВО
Стихи не вспомню наизусть:
Тоска и грусть, как в день осенний…
Среди житейских потрясений
О маме Богу помолюсь.
И вспомню тихое житье
В избе, где жаркой печки пламя
Лицо опять румянит маме,
Моложе делает ее.
Я мамин слушаю романс,
Что мне поет она меж делом…
Стоит весна, и вишни в белом
Сулят счастливый в жизни час.
…О маме сны приходят вновь
Из давней юности и детства —
Мое богатое наследство,
Где мамы ласки и любовь.

ЗАПЕЧНЫЙ ТАРАКАН

В детстве больше всего на свете я любил спать и всегда недосыпал. Нужно было помогать маме по хозяйству, то есть, просыпаться рано. Спал я наверху, на печке, а там тепло, спится сладко. Я мечтал о чем-то своем, о чем мечтают в детстве все мальчишки. Представлял, что такого интересного ждет меня в жизни, какие подвиги и открытия предстоит совершить.