Наконец, впереди замаячили крайние ряды погоста.

На кладбище по-прежнему царила тишина, а звуки огромного города сюда практически не долетали. Тенистые аллеи были пустынны, из ближайших кустов на меня никто не пялился в бинокль и не обнаруживал своих воинственных намерений.

И это мне было на руку, поскольку мой взгляд был прикован к небольшому приземистому строению с вывеской ритуальных услуг.

Около него были припаркованы два роскошных лимузина, да по пятачку у входа уныло слонялся рослый увалень. Он больше походил на вышибалу в ночном клубе, чем на кладбищенского работника. И хоть мое специфичное зрение сразу определило, что за предмет скрывался у него подмышкой прилично скроенного пиджака, в целом выход с кладбища был для меня свободен – это сублимированное дитя штанги и протеина не казалось мне непреодолимой преградой. Да только уходить, не выяснив – кто же объявил на меня охоту, было бы неразумно.

Я собрался духом и юркнул меж двумя высокими постаментами. Скрытно выбравшись к аллее, проскочил незаметно к машинам, и распластался меж ними напротив входа.

Ботинок был новый. Без единой царапины и пылинки. Он появился из беззвучно открывшейся над моей головой дверцы и с наглой самоуверенностью преградил мне путь.

Великолепная мягкая кожа, элегантный силуэт – ботинок пах не только новой краской, но и большими деньгами. Вероятно, от этой смеси желание чихнуть усилилось в разы, но я пересилил себя, подобрался и резко вскочил.

Кр-р-ях! Мне показалось, что на меня обрушилась массивная мраморная стела. Мир померк, взорвавшись мириадами ярчайших искр…

* * *

…Где-то рядом журчал прохладой ручеек. Его веселенькая струйка порождала у меня жесточайшую жажду, и я снова почувствовал себя самым несчастным человеком. Окончательно и вдребезги разбитая голова казалась оголенным нервом, распухший язык едва ворочался в наждачной сухости рта. Не день, а сплошное стихийное бедствие.

Ручеек журчал все соблазнительнее. Я потянулся на его звук, но в следующий миг чуть не задохнулся от потока ударившей в лицо воды. Спохватившись, я принялся жадно ловить языком стекающие с головы прохладные струйки.

– Гера, плесни-ка еще разок, видишь, вроде очухался!

Голос сверху был удивительно писклявым, но видимо не в тембре было дело – звякнуло ведро, и поток воды вновь захлестнул меня.

На этот раз я задержал дыхание и широко раскрыл рот. Затхлая вода отдавала ржавым железом, но после пары глотков в голове немного прояснилось, хотя затылок ныл так, будто его зажали в огромные тиски.

Стоически переждав очередной ноющий спазм, я открыл глаза.

Надо мною, упиваясь своим выигрышным положением, покачивался с пятки на носок обладатель новых ботинок.

Худющий, как сушеная вобла, он пропищал:

– Очнулся? Гера, кличь народ! Хватит им с кустов пылюку сбивать.

Сбоку выросла фигура давешнего увальня:

– Петрович, а… этот как же?

– А что с ним станется? Ты же видишь – дохляк! Не скоро оклемается. А чуть рыпнется, так я ему из пистоля третью дырку промеж глаз спроворю!

Они оба довольно заржали и Гера захлопнул за собой дверь. Наступившая тишина лишь изредка нарушалась стуком капель о жестяное дно ведра. С каждым стуком секунды отпущенного мне времени таяли безвозвратно, и вместе с ними так же стремительно таяли мои шансы на благополучный исход.

Стиснув зубы, я многократно участил пульс, жутко взревел, и со всей проворностью, на которую может быть способен обреченный, вскочил на ноги.

Худосочный Петрович не успел вскинуть свой «пистоль» системы Макарова, как я с короткого замаха, но очень сладостно саданул его под ухо. Очки с него улетели куда-то вслед за пистолетом, и он, испугав меня неестественно вывернувшейся головой, рухнул лицом на пол.