Альпинист я был еще тот, но к счастью, цель моего путешествия была вовсе не лодка Ноя на Арарате – окно соседнего номера светилось всего в каких-то нескольких метрах. После недавних перипетий на московском кладбище мои суставы и мышцы еще не вошли в свои оптимальные кондиции, но никто из них не выражал явного протеста против очевидного насилия над собой. И все же, если кто-то думает, что сознание мое было наполнено исключительно жалостью к себе, то спешу вас успокоить: я продвигался по карнизу вполне уверенно, стараясь не терять контакта со стеной. И довольно скоро добрался до соседнего окна.

Голоса доносились до меня довольно отчетливо. Створка окна была наклонена вовнутрь, и табачный дым с невесомой легкостью струился из номера в темноту парижского неба.

Миллиметр за миллиметром я высовывал голову в проем. Окно было забрано шторами, но с моей стороны образовалась довольно широкая щель.

Посреди гостиной в креслах сидели двое. Они курили. Лицом ко мне сидел он – тот самый седой вальяжный старикан, с родинкой под глазом, который отметился в холле при моем прибытии в отель. Сидящий напротив него был скрыт высокой спинкой кресла, так что я видел только руку с сигарой в худощавых пальцах.

Они увлеченно беседовали с человеком, видимым мне только в профиль. Он стоял перед ними, выказывая почтение. Светловолосый парень лет тридцати. Голова на мощной шее, которая переходила в развитый торс. Но в лице его не было той напряженности, что присуща людям, отдававшим все свое время спорту, и не имеющих потому должных навыков в светском общении.

Говорили они на английском, причем было видно, что паренек этот свободно им не владел, и по этой причине часто переспрашивал, немилосердно коверкая слова. Впрочем, его оппоненты к этому относились с пониманием, и они терпеливо, шаг за шагом продвигались к пониманию друг друга.

Со скрытым от меня собеседником Седой лишь изредка перебрасывался несколькими фразами, но этого было достаточно, чтобы понять, эти двое – немцы. Формулируя меж собой единую позицию, они говорили на своем родном языке.

Я уже с трудом удерживался на карнизе, когда встреча их подошла к концу. Именно тогда я и увидел, наконец-то, незримого собеседника Седого. Им оказался мой старый знакомый. Все тот же господин с коротко стриженым седым ежиком, по имени Рудольф.

Когда Руди встал из кресла, чтобы проводить спортсмена, двинулся в обратный путь и я.

На французском мы с мамой общались дома сколько я себя помню – с самого раннего детства, ну а английский с немецким когда-то были моими основными языками в программе изучаемых предметов. Так что разобраться в содержании подслушанного разговора было совсем не сложно – неоднократно упоминая загадочную экспедицию Барченко на Кольский полуостров, говорили они и обо мне. К сожалению, вовсе не о том, как сделать мое пребывание в Париже счастливее.

На Париж уже совсем опустилась ночь, когда я тем же способом вернулся к себе в номер. Совсем недавно еще столь желанная, сейчас эта ночь казалась вязкой удушающей субстанцией. Наверное потому и посещавшие меня мысли, некогда свежие и быстрые, барахтались в голове, словно осы в тягучем майском меду.

Глава 5

РСФСР, Москва. 12 декабря 1924 года.

Явочная квартира ОГПУ.

– То, о чем Вы говорите – фантастика. Да-с! – в это невозможно поверить!

– Тем не менее – это так!

– Погодите! Погодите, товарищи…

У сидевших вокруг большого колченогого стола пяти человек глаза были воспалены то ли от возбуждения, то ли от табачного дыма, клубами висящего над головами.

Глеб Иванович Бокий* встал, оправил гимнастерку: