– В самом деле? – заинтересовался Фальк. – И что же совсем не носят фраков?

Вадим Сергеевич с обезоруживающей улыбкой покосился на щегольской наряд отставного штаб-ротмистра.

– Совсем-с. Разве только я один. Да и то, сказать, только поначалу, голубчик вы мой, только поначалу!

– Боюсь что, в таком случае, мой гардероб станет прекрасным поводом для шуток, – похлопал Иван Карлович ладонью по саквояжу. – Выходит, вы – не здешний?

– Что вы-с, я в этих пенатах тоже новичок-с! Явился сюда на Ивана Купалу. Приехал в гости к старому боевому товарищу, да так и прижился. До того «пондравилось»! – ответил Нестеров и негромко рассмеялся.

Он вообще много смеялся и, кажется, был человеком веселым. Штаб-ротмистр приметил это еще в Кургане, формируя первое впечатление о своем свежеиспеченном знакомом. Пожалуй, такие люди приходились ему по душе.

Услыхав про боевого товарища, Фальк осторожно поинтересовался:

– Позвольте, ваше благородие, неужто вам приходилось принимать участие в военных действиях? Уж верно, на Кавказе?

– Полноте-с! Дорогой Иван Карлович, какие тут промеж нами благородия? Помилуйте-с! – поморщился доктор. – Прошу, давайте будем с вами по-простому! К чему чиниться? Ведь оно прямодушию верный убыток!

Штаб-ротмистр неуверенно улыбнулся в ответ, не до конца решив, как следует держаться с этим человеком. Веселость Нестерова имела явный привкус циничности. Не злобы, а самой обыкновенной насмешливости, присущей врачам и ученым, преклоняющимся исключительно перед авторитетом естественных наук. Других они не признают, а над правилами, установленными в обществе, снисходительно посмеиваются. Консервативно настроенный петербуржец укоризненно покачал головой.

Не подозревая, что стал объектом анализа молодого столичного сноба, Нестеров не без вдохновения продолжал, активно помогая себе жестикуляцией:

– В этих краях вообще все иначе, государь мой! Там – власть и порядок, ну или, по меньшей мере, к тому стремление. Там – бушуют страсти мировых масштабов, там – «декабристы» и Кавказ. Впрочем, «декабристы» как раз здесь, а не там, но вы же понимаете, что я имею в виду, любезный Иван Карлович.

Иван Карлович проявил любезность чрезвычайно внимательным и настороженным молчанием. Казалось, доктору не требовался собеседник, он обращался одновременно и к нему, и к самому себе.

«Декабристы-декабристы… кого же это он так приложил? Небось, бунтовщиков, часть из которых государь отправил сюда на ссыльное проживание. Как раз ведь в декабре переделку учинили», – мимоходом подумал молодой человек. – «А что, оригинальная дефиниция!».

– Отсюда все это кажется таким ненужным, – говорил Вадим Сергеевич, – наносным, искусственным. Посмотрите вокруг, друг мой, здесь физически ощущается вечность и красота. Признайтесь, разве не почувствовали вы что-то такое? Ах, мне не найти слов, я… и вы должны меня за это непременно извинить… часто забегаю мыслями наперед и оттого не умею лучше изъясниться. Впрочем, смею надеяться, что вы понимаете меня? Ну, оглянитесь же, оглянитесь!..

Оглядываться Фальк, понятно, не стал, все равно сейчас было невозможно что-либо разглядеть, да и к выдвинутому предложению явно следовало отнестись как к словесной фигуре, однако взволнованная речь доктора была ему и впрямь не так уж непонятна.

Он вспомнил, как почувствовал нечто подобное в первую минуту своего знакомства с городом Курганом. Однако был крепко убежден, что этому не следовало придавать особенного значения. Так, должно быть, происходит со всяким, кто приезжает в малое селение из более крупного и ощущает этакий дух первобытности. Впрочем, для излишне впечатлительной натуры в этом, пожалуй, действительно кроется ловушка. Тут главное – не увлечься.