– Не знаю, для чего вам понадобилась эта микстура, – сказал он напоследок. – Но если вы сделаете четвертый глоток, пути назад не будет. Вас станет терзать вечная жажда плоти и крови, которую невозможно утолить.

Не попрощавшись и не сказав больше ни слова, монах выпорхнул в окно, оставив Ренэ и Евгения в полном замешательстве. Декарт старался выглядеть спокойным. Но у него это плохо получалось. Все-таки, что ни говори, речь шла о телесном превращении. Тревогу вызывало именно это! Зачем прибегать к столь рискованному и ужасающему снадобью, если в астрале были доступны другие, вполне безопасные и проверенные способы перемещения?

– Да, похоже, неприятностей нам не избежать, – пробормотал Декарт. – Знаешь, Женэ, а ведь брат Алессандро был когда-то художником.

– Этот монах? Художником? – переспросил Евгений, не представляя себе такое сочетание. – Постой-ка, получается, что это Сандро Боттичелли?

– Он не любит, когда его так называют, – ответил Декарт, подтвердив догадку Евгения. – Так его звали только близкие и друзья, Лоренцо ди Пьерфранческо, Джулиано и Лоренцо ди Медичи. Надо было видеть, какие карнавалы они закатывали! Поговаривают, брат Алессандро нашел в Лабиринте те самые Врата Ада, через которые прошли Данте и Вергилий. Несчастный Сандро до сих пор ищет свою возлюбленную красавицу Симонетту.

– Похоже, он думал о ней каждый день, всю свою жизнь, – произнес Евгений с сочувствием. – И даже после смерти не обрел покоя.

– Брат Алессандро находит покой только здесь, когда возвращается в эту церковь, где впервые увидел юную Симонетту и влюбился. Дружище Галилео мне кое-что рассказывал об этом. Ей было тогда всего пятнадцать. Как прекрасна и чиста была она в тот день, когда венчалась с Марко Веспуччи! Никто тогда и подумать не мог, что это место станет гробницей и для нее, и для брата Алессандро. Кто знает, может быть, когда-нибудь они снова здесь встретятся?

Проводив взглядом улетавшее на драконьих крыльях существо, которое сложно было назвать человеком, в котором не осталось ничего от того утонченного флорентийского художника, написавшего «Рождение Венеры», «Весну», «Палладу и кентавра», Декарт с Евгением спустились с колокольни и вышли на улицу. Между ними возник разговор, на который Ренэ давно не мог отважиться.

– Такая любовь, как у брата Алессандро, большая редкость, – вздохнул он. – Конечно, я тоже любил мою бедняжку Элен. Но мне не хватило бы смелости влюбиться в нее так безрассудно. Мой разум был целиком поглощен созданием новой философии. Я надеялся раскрыть сокровенные тайны природы и чисел, а уж потом взяться за мысли и чувства. Мне казалось, что простые правила для руководства ума позволят, в конце концов, познать сам разум – внутреннее устройство всех res cogitans. Но это не так, Женэ, нельзя познать разум с помощью придуманных правил. Моя философия рационализма потерпела фиаско.

– И этим воспользовался Люцифер?

– Он знал наперед все изъяны моей философии, все изъяны рационализма! Послушай меня, это очень важно. Люцифер изобрел свою науку, он поставил ненадежное и трусливое ratio над естеством природы, над Богом и человеком. Но такой разум, отделенный от божественной мудрости, ни к чему не пригоден, он повинуется Люциферу. Я должен был подвергнуть сомнению философию рационализма еще до того, как ее начнут восхвалять. Да, я должен был видеть дальше! Брат Мерсенн предупреждал меня. Он говорил, что новую науку будут использовать для разрушения веры, нравственных устоев, для уничтожения человечества. Но в молодости я списывал подобные опасения на привязанность моих друзей к отеческой старине и авторитетам схоластики.