Плакаты с ней висели даже на десятом уровне, по крайней мере возле лестниц. Ирина с Бузой устанавливали на восьмом несколько больших холодильников, так и там на каждый черно-красный плакат с насупленной или оскалившейся Гриндлой торчало по серебряно-синему плакату с ней. Ирина тайком содрала по одному и унесла домой. И тот, где она с факелом, и тот, где выставив вперед ладонь, отодвигает что-то темное, и тот, где рвет ленту. Все же память останется, даже если до премии она и не доберется. Впереди у нее было еще три, а то и четыре схватки.

В тот день Ирине все время казалось, что она что-то упускает, и постоянно про себя махала на это рукой. Все что-то говорили, куда-то ее водили, что-то измеряли, на нее смотрела и орала какая-то толпа, и в нос ей совали камеру. Наконец, слава богу, все это кончилось. Коридор квадратного сечения, за десять метров отделено от толпы натянутой веревкой. Металл стен поблескивает, изгибаясь в местах заклепок.

Ирина облизала губу и резко выдохнула.

– Я уступаю выбор оружия Серафиме.

В ухнувшей толпе она заметила вытаращенные глаза Эмануэли, схватившегося за голову Рауля, перевела глаза на насупившуюся в ожидании подвоха Гриндлу и добавила:

– Ввод дополнительного условия.

Гриндла понимающе качнула головой и медленно улыбнулась.

– Тогда – финка.

– Финка, – равнодушно подтвердила Ирина, – Тонечка, неси…

Акробат пробился сквозь толпу с сумкой и поставил ее у Ирининых ног. Она наклонилась, открыла молнию. Два широченных пластиковых пояса с металлическими кольцами, и две системные пружины выпали на пол с громким лязгом. «Что это, так тихо»? – подумала Ирина, поднимая пояс.

– Пружины цепляем во-он там (все послушно задрали головы к потолочной скобе возле стены) и за пояс. Боевое пространство – от пола до потолка, а вбок – куда допрыгнешь. Плоскость уменьшается, объем увеличивается. Все.

– Хм…

Ирина почувствовала, что руки у нее внезапно ослабели, но Малорец, потерев подбородок, еще раз хмыкнул, – уже одобрительно, и обратился к Гриндле:

– Оружие ты уже выбрала… Значит, на изменения согласна.

– Да, – тускло ответила та, не отрывая взгляда от поясов, – я ее все равно порву. Только больнее.

– Готовьтесь.

Тони и какой-то малорецовский малый полезли цеплять пружины к скобам. Тонька уже слез, а малый все пыхтел на верхних скобах, крепя тугую пружину, и матерился вполголоса.

– Карабин-то застегни, идиот, – наконец не выдержал какой-то дядька в толпе, – гробанется же Серафима бестолку.

Тони подлез к малому метра на три вверх и вполголоса давал указания, что и как крепить. Толпа молча смотрела вверх.

Ирина тем временем протянула Серафиме калоши.

Гриндла посмотрела на них, на Ирину, на гладкий металл потолка и тихонько засмеялась.

– Убери. Спасибо.

Ирина почувствовала что-то странное в горле, но Гриндла уже снова выпятила челюсть и набычилась.

В какой-то пустоте Ирина чувствовала, как Тони крепит у нее на боках мягкие прокладки и пояс, как вдвоем с Основичем растягивает пружину и основательно цепляет за кольца. Пружина освободилась и дернула Ирину вверх.

Она свободно повисла над толпой. Калоши оказались на уровне лиц. Пружина на противоположной стене вздрогнула и вынесла Серафиму. Та повисла на мгновение, подергалась, осваиваясь, и ударила в стену тяжелыми берцами. Обувь скрипнула, проскальзывая, но толкнула Гриндлу вперед. Долетев до Ирининой стены, Серафима ударилась руками, согнулась и добавила ногами. Толчок подбросил ее под потолок. Еще один удар широких каблуков, переворот…

– Неплохо, – Гриндла шмыгнула носом и проверила что-то за пазухой.

– Я бы все-таки советовал одеть калоши, – вежливо сказал Тони, – ваша обувь скользит.