И я её спрашиваю –

«Он действительно был в Америке?

И Уистен Хью Оден[13] переводил его стихи?»

Карина, скажи!

Знаменитый Оден действительно переводил

Стихи Андрея?

Это невозможно! Сказки! Полнейший бред!

Я шарахаюсь

От собственной тени в моей трусливой скромности –

Кто знает, ещё ли эта разбушевавшаяся «оттепель»

Или даже уже «жара»?

Или вдруг похолодело?

Поехать в Америку? Это невозможно!

Карина, ты, видимо, всё знаешь –

И Роберт Кеннеди написал предисловие

К его книге?

Карина! Ну это уже совсем враньё!

Антисоветская, с приветом, пропаганда!

Кто видел переводы стихов Андрея,

Сделанные американцем Стэнли Кьюнитцем[14]?

И среди книг этого американского поэта –

«История под надутым парусом» – и это

«Юнона и Авось» Андрея!

В Москве это уже рок-опера

в театре Ленинского комсомола!

Глядишь, и запоют её

на чёртовом английском языке…

Это уж выдумки!

Пришла ко мне мысль –

Огонь архитектурного пожара изменил

судьбу Андрея.

Огонь для всех. Для всех нас.

Тех, кто молится на алтаре архитектуры,

Кто просит о хлебе насущном,

Строив сейчас послушно крыши

Над пятыми этажами хрущёвок…

Пожар в Архитектурном институте,

Андрей Вознесенский:

Пожар в Архитектурном!

По залам, чертежам,

амнистией по тюрьмам —

пожар, пожар!

По сонному фасаду

бесстыже, озорно,

гориллой краснозадой

взвивается окно!

А мы уже дипломники,

нам защищать пора.

Трещат в шкафу под пломбами

мои выговора!

Ватман – как подраненный,

красный листопад.

Горят мои подрамники,

города горят.

Бутылью керосиновой

взвилось пять лет и зим…

Кариночка Красильникова,

ой! горим!

Прощай, архитектура!

Пылайте широко,

коровники в амурах,

райклубы в рококо!

О юность, феникс, дурочка,

весь в пламени диплом!

Ты машешь красной юбочкой

и дразнишь язычком.

Прощай, пора окраин!

Жизнь – смена пепелищ.

Мы все перегораем.

Живешь – горишь.

А завтра, в палец чиркнувши,

вонзится злей пчелы

иголочка от циркуля

из горсточки золы…

…Все выгорело начисто.

Милиции полно.

Все – кончено!

Все – начато!

Айда в кино!

АЙДА В КИНО!

Деревянные подрамники,

Выбеленные ватманом…

Вознесенский в моём сознании

Стал совсем другим –

Таким бунтарским и мятежным –

Франсиско Гойей?

Да, Гойей!

Эй Гойя! Гойя!

Этот вибрирующий длинный звук этого имени –

Йа-я, йа-я-я-я…

Эхо космоса в Лужниках!

Его – Вознесенского – надрывного голоса!

Среди криков

Тысяч благодарных поклонников

И громом их аплодисментов!

А потом…

Он стал Мэрилин…

Он –

Вознесенский…

Совершенно неожиданно

Он заговорил о ней её голосом!

Он не рисовал её портрет –

Просто он превратился в НЕЁ!

В несчастную суперзвезду!

Сегодня Мэрилин – это Гойя,

Гойя – это Мэрилин:

Я – Мэрилин, Мэрилин,

Звезда, звезда.

Героиня на героине…

Кому нравятся мои горящие цветы?

Кто говорит по моему телефону?

Кто снимает штаны

В моей гостиной?

Это – невозможно, это – ужасно!

И самоубийство – непереносимо!

Ужасно, словно смех студийного босса!

Я помню Мэрилин.

Ее видели, как мне напоминают,

Водители автомобилей в ночном кино «драйв-ин»,

На стометровых экранах

Под россыпью мигающих звезд ночью –

В прериях, в степях,

В перерывах, во время рекламы…

Мэрилин тяжело дышит

Пока Билли Кид мастурбирует в толпе автомобилей

За рулем своего подержанного джипа,

Заменив ворованного коня сегодняшним мотором…

Откуда Билли взялся?

В первый раз его видели вчера –

Он стоял в позе, словно из фильма

«Ровно в полдень»

(Один из лучших вестернов

Американского кино – 1952 год),

С украденными им четырьмя Оскарами

за этот фильм,

И пел:

«У дьявола есть пистолет…»

Она в последний раз

Проверяет косметику на своём лице,

В отражении хрустального бокала Редел,

Который элегантный хулиган Роберт

Кладет ей в сумочку

На вечеринке в Белом доме, шепча:

«Эта форма бокала

Направляет вино в нужную полость рта,