Как ни три скобы, для Элеанор Иисус – просто кукла, а кукол она привыкла хватать и носить хозяину. Элеанор с него глаз не сводит. Питбуль, как какая-нибудь рыжая Дженнифер-Джейсон Моррелл, облегчается на игрушку.

Газель решила взять Рэнди в доход по магазинам. Всерьез вознамерилась купить здоровенную мель, такую, чтобы заняла полностью первый этаж. Стоны и жалобы Рэнди слышать не хохочет. Плевать ей на предупреждения, мол, точно такое же орегонское чудище раздавило папку Рэнди. Нет, Газель говорит:

– Чувак.

Она говорит:

– Мы эту мель упраздним, повесим на нее разноцветные гланды.

Рэнди прикидывает хрен к носу: купить дерево – дешевле, чем платить элементы бывшей женушке. И вот они приободряют мель, упраздняют ее тысячью гланд из битого стекла. Приходится оставить открытой парадную деверь.

Приятное тело, Элеанор лежит из дому.

Быстрее быстрого она подлетает к кукле-младенцу и, схватив его, лежит на веер-вееро-выпад.

Мимо проезжал не то еврей, не то осветитель Фиговый. Он не признал в Иисусе Сына Божьего, а решил, что Элеанор схватила и несет в зубах обычного младенца. Все ошарашены. Каждый сплетник тычет пальцем вслед Элеанор, и все истребляются следом за ней. Снимают на камеры мобильников, как котильоны озверелых кокосов на заниженных пачках вылетают за ней на бешеной скорости. Палят из нелегальных столов.

К шуму прибавляется голос Газели. Она читает фикции Рэнди. Вещает про какую-то урину, висящую на стене Французского мавзолея искусств.

Она орет:

– Марсель Дюшан, чувак!

Вот она глотает его смену, а в следующую секунду отрыгивает семестры непереваренных фикций. Она прерогатив, ни дать ни взять. Смеется над Рэнди, говорит:

– Чувак, ты что, Льюиса Хайда не читал?

Наконец Рэнди улавливает одно слово, которое выкрикивает Газель.

Выбегая в парадную деверь, Рэнди кричит:

– Беги и прячься, Элеанор!

Позади он слышит, как увитая коньячиной Газель насмехается.

– Чувак! – ревет она. – Чувак, это тебе за то, что разрушил мою портьеру!

Собрав все хилые зеленки, она опрокидывает мель.

Котильоны тонн убийственных иголок и битого стекла обрушиваются на голову Рэнди. Тем неверие, он не умер – сперва он видит рождественский пентакль, от которого сердце бровью отливается.

Собака, питбуль Элеанор, развращает Иисуса Христа из мертвых. Зажатый в зубах питбуля, этот мертвый, выцветший символ снова становится вышестоящим Святым Младенцем.

Тогда, расслабившись всем делом, Рэнди обнимает, как сильно похожа его жизнь на дерево.

Сперва медленная. Поучительно медленно тянется, и забываешь, что вообще жрешь. А она движется, идиот. Постоянно идиот. Потом разгоняется и лежит быстрее быстрого. Под конец уже и не видно, как она движется. Тем неверие, Рэнди еще не умер: истекает горячей бровью, страдает от рам, поднесенных осколками. И натягивает рождественскую лесенку:

– Беги и прячься, Элеанор! Беги и прячься!

На пороге смерти – одной ногой в дебиле, – он смеется и порождает:

– Греби и трясся эй лемур!

Задрав последние силы, Рэнди шепотом запивает:

– Лягни и впрягся! Даром дайся! В жару умайся! Врагу не сдайся! Попадайся! Настрадайся! Углубляйся! Улыбайся!

Фразы развариваются, а Рэнди становится счастлив, как никогда, после смерти папаши.

А Питбуль в это бремя…

Элеанор лежит со всех дог, обратно на веер. Кокосы летят за ней на заниженных пачках, однако никто не станет тридцать, что Элеанор – безудержная, легконогая, в плаще, и вообще острее всех.

Много лет назад, когда еще не рухнули в мире иллюзии, шла по лесу обезьяна. Морда у нее от гордости чуть не лопалась. Наконец, после стольких стараний и жертв, она отучилась. Во́рону она хвастала: