… Слышите мою интонацию?.. Но речь не об этом. Сын мой или я сам, только в молодости… как видите, я с себя не снимаю ответственности… и, в первую очередь с себя… Можете представить себе снимки, живущие собственной жизнью?.. Равноценной, заметьте, равноценной… Волнует, не правда ли?.. Не по себе делается… Попахивает исполнением желаний… Всяких… Хуже нет ничего!… Однако, теплится… Вот он посмотрит на них, поговорит с ними, бездомными моими, глядишь, что-нибудь поймет… Меня-то он слушать не будет, а вот их… Они же свободны. Так свободны! Это заразительная штука, свобода… Могут всё! В зеркале жить могут, если захочется… Я в юности посмотрелся один раз, так и остался там… Да я вам уже рассказывал… Разве не хочется тебе, Митенька, свободы?.. Ответ: хрен тебе, дуралей старый!.. Именно так скажет мой любимый сын, мой любимый приемный сын, Митенька Смехов, бизнесмен и миллионер… Мистер Твистер практически. Сволочь!.. Просмотрел я его, просмотрел или проморгал. Не знаю, как лучше… Всякий человек однажды понимает… Нет, всякий фотограф однажды понимает… Свой мир создать он не может, только обозначиться. Не больше того. Не больше… Мало ли, о чем мечтаем?.. Это – Конфуций, к вашему сведению. Уж он-то знал толк… Видите какие крупные рыбы еще путешествуют в моей памяти? А говорите – дурак!.. Многие говорят, не важно… И совсем не обязательно, для того, чтобы обозначиться, вешаться или бросаться с седьмого, восьмого, девятого этажа… с десятого… пятнадцатого. Совершенно не обязательно… Или сжигать себя заживо… Совсем не обязательно… Мне довелось снимать самосожжение. Уже финал. Уже самый финал… Запах сгоревшей заживо души… Это – доложу я вам… Сжигать покойников нельзя. Только хоронить. Как положено, в земле… Потому горит не только тело… Потому и запах такой специфический… Жизнь – не подиум. Это вам не подиум с длинноногими девицами… Эк нехорошо сказал! С красавицами! Да, вот именно и непременно, здесь надобно потянуть – с краса-а-авицами… Да… Так вот, это вам не показ мод. (Шепотом.) Ах, как мне хотелось бы каким-нибудь способом оказаться там… у подиума… А раньше подиумов не было. Нет, было, конечно что-то подобное, но не то, совсем другое… Бе роскоши и обморока… Подиум! Как звучит, а?.. Подиум, потом вот это – эшафот… Нет, эшафот – другое. Совсем другое… Хотя, слова, как будто однокоренные. Нет?.. А вам приходилось наблюдать за тем, как они ходят? Птицы эти? Цапли или фламинго. Как они ходят по эшафоту… тьфу!.. подиуму?

Плаксин встает, пытаясь показать, как ходят красавицы по подиуму, совершает очередное неуклюжее движение, опрокидывает чашку, обжигается и плачет. В интонациях плача новорожденный.

Затемнение.

Картина шестая

Фотографии больше не проецируются. Сцена наполнена густым телесно-желтым свечением, что отличает благополучные старинные фотографии из семейных альбомов.

На сцене появляются четыре девочки, лет по двенадцати, в белых ночных рубашках. Ольга, обладательница рыжей мятежной копны волос, Анастасия, Вера и Любовь. У девочек в руках подушки. Завязывается игрушечная баталия с роскошным фейерверком серебряных перьев. Смех, безмятежность, счастье. Баталия без звука, точно сама сцена – ожившая фотография.

На фоне немого действия голоса Плаксина и Смехова.

ГОЛОС ПЛАКСИНА Взять, к примеру, вот эту парочку бездомных… Видите их?.. Хороши, правда?.. Здесь много фотографий, целая эпопея с бездомными… Драма, на первый взгляд… Но – счастье! Океан счастья!.. Вам хорошо видно?

Фотографий нет, есть девочки Ольга, Анастасия, Вера и Любовь, забавляющиеся с подушками.