И я ускорился. Нёсся к Институту, через небольшое опытное поле с посевами кукурузы. Бежал как угорелый. Услышав знакомое потрескивание, чертыхнулся и свернул с тропинки.

– Вот обормоты!, – Сколько раз твердил Лысикову – нашему гипер-активному профессору, что устанавливать гамма-излучатель в открытом поле, мягко говоря, нехорошо

– Эмануил! Будь человеком. Чего выступаешь? Ведь установили таблички со знаком радиоактивность. Кроме того, если увидим кого, сразу отгонять бросимся

– А если дети?, – я взял со старика слово, что-то больше, ни-ни.

Вот и сейчас! Задержусь ещё на пять минут, но выскажу все, что о них думаю! – Я ворвался в лабораторию биофизики, находившуюся на первом этаже. Но там никого не было. По старой привычке, включил пару датчиков фоновой радиоактивности.

У Алика Земшмана, в лаборатории биофизики, я привык регулярно проверять фон радиации. Дисциплина там была железной. Особенно, после того, как Филипп – главный методист и мой помощник в экспериментах с изотопами, оскандалился. Погорел по-крупному. После поливки яблонь большим количеством питательного раствора с радиоактивными метками, он умудрился забыть рабочий халат. Жутко загрязнённый радиоактивностью, халат был заброшен внутрь старенького дивана. «Разбор полетов», под руководством разгневанного Земшмана, был знатным.

Но то, что я увидел на приборах, в лаборатории Маслоброда, казалось фантастическим.

Вместо обычных 50—60 импульсов в минуту, значения удесятерились. За пару минут, я вычислил профессора Лысикова, который руководил отделом, где применялись разные облучатели. Поймал его у мужского туалета и молча подвел по направлению к датчикам.

– Ваша работа? – жестко спросил я

– Ради Б-га, молчи!, – Лысиков поднёс палец к губам, взял один из счетчиков и вывел меня в коридор. Я не верил своим глазам – Показания удвоились. Мои глаза, думаю, расширились от ужаса. Профессор молча устремился дальше и вышел с прибором на свежий воздух, увлекая меня за собою. Снаружи, на парковке, перед институтом, показания были ещё выше. В разы!

– Не косись на меня так, Эмануил. Мы не причём. У нас в поле только слабые источники гамма – излучения. Очень малой мощности. Они не могут, доже приблизительно, дать то, что мы сейчас видим! Это какая-то катастрофа. Светопреставлением попахивает.

Со всех ног, я кинулся на четвёртый этаж, к своим помощницам.

– Немедленно закрыть окна и форточки! Предупредите всех, чтобы забрали детей. Из ясельки, детских садов и школ. Руки мыть, плюс, обувь и головы. Самое страшное, что мы не могли знать, даже представить себе, какие типы загрязнения витали тогда в атмосфере. В чем была их корневая причина? Может, началась вселенская катастрофа?

Работавшую в соседней лаборатории жену, немедленно послал в детский сад, за дочерью. Наказал, закрыться дома и на улицу не выходить

Через пару дней, по ТВ, наконец, рассказали о Чернобыле. Правда, поведали только самую общую информацию. Больше говорили о героизме спасателей и первых жертвах. По всему Кишиневу мыли здания. Использовали брандсбойты. Врачам приказали ставить диагнозы только «острые респираторные заболевания». Многим, у кого были проблемы со щитовидкой, стало плохо. Сказывался радиоактивный изотоп йода, которого нанесло видимо-невидимо. Что ещё сказать? Одно слово – Катастрофа.

– Кто дал Вам право распространять паникёрские слухи?, – неожиданно строго спросила с меня Зам Директора по науке. Пишите объяснительную!, – затем продолжила, распаляясь все больше и больше,

– Какие-такие показания счетчиков? Какие датчики? Вы что? С ума посходили? Эти данные никуда давать нельзя! У этих Лысиковых с Маслобродами, все неисправно и давно вышло из строя. Кстати, те приборы изъяли и уже сдали в ремонт