Итак, воля в себе одновременно созидает и разрушает. Властвование-за-пределы-себя всегда также есть уничтожение. Все перечисленные моменты воли – выход-за-пределы-себя, возрастание, повеление, созидание, самоутверждение – говорят вполне ясно, чтобы понять, что воля в себе уже есть воля к власти; власть означает не что иное, как действительность воли.

Перед тем как дать общую характеристику ницшевского понятия воли, мы вкратце упомянули о прошлом метафизики, чтобы стало ясно, что понятие бытия как воли не содержит в себе ничего странного. Однако то же самое касается и характеристики бытия как власти. Каким бы самобытным ни оставалось ницшевское толкование бытия как воли к власти и как бы мало он ни осознавал, в какой исторической связи находится понятие власти как определения бытия, именно благодаря такому толкованию бытия сущего Ницше, вне всякого сомнения, вступает в самую сокровенную и самую широкую область западноевропейского мышления.

Сущность власти (не говоря о том, что для Ницше власть означает то же самое, что и воля) так же сложна, как и сущность воли. Для прояснения этого факта мы могли бы поступить примерно так же, как поступали, приводя отдельные определения воли, которые дает Ницше. Однако сейчас надо подчеркнуть лишь два момента, касающиеся сущности власти.

Ницше часто отождествляет власть с силой, хотя последняя и не получает более точного определения. Сила, способность, сосредоточенная в себе и готовая к действию, возможность осуществления чего-либо есть то, что греки и, прежде всего, Аристотель, обозначают как δύναμις. Однако власть есть также властная осуществленность в смысле совершения господства, действование силы, по-гречески ένέργεια. Власть есть воля как за-пределы-себя-воление, но как раз поэтому она есть к-себе-самой-возвращение (Zu-sich-selbt-kommen), нахождение и утверждение себя в замкнутой простоте сущности, по-гречески έντελέχεια. Для Ницше власть одновременно означает все названное: δύναμις, ένέργεια, έντελέχεια.

В собрании трактатов, известных нам под именем аристотелевской «Метафизики», есть один (книга II (IX) «Метафизики»), в котором о δύναμις, ένέργεια, έντελέχεια говорится как о высших определениях бытия.

То, что здесь, то есть еще на пути исконной философии, но уже и в конце этого пути, Аристотель вопрошает о бытии, позднее перешло в схоластическую философию как учение о potentia и actus. С началом нового времени философия упрочивается в своем стремлении постичь бытие из мышления. Поэтому впоследствии определения бытия (potentia и actus) начинают двигаться в сторону основной формы мышления – суждения. Возможность, действительность и необходимость становятся модальностями бытия и мышления. С этих пор учение о модальностях принадлежит к составу любого учения о категориях.

Современная философия понимает это в меру своей учености и проницательности. То, что у Аристотеля предстает как познание δύναμις, ένέργεια, έντελέχεια, еще является философией, то есть упомянутая книга из его «Метафизики» остается самой достойной вопрошания во всей его философии. Хотя Ницше не осознает сокровенной и живой связи его понятия власти как понятия бытия с учением Аристотеля и эта связь, по-видимому, остается очень слабой и неопределенной, может статься, что упомянутое учение Аристотеля связано с учением Ницше о воле к власти даже сильнее, чем с каким-либо учением схоластической философии о категориях и модальностях. Однако само учение Аристотеля представляет собой лишь определенным образом направленное истечение, приход-к-первому-концу (Zum-ersten-Ende-kommen) того первого начала (Anfang) западноевропейской философии, которое было положено Анаксимандром, Гераклитом и Парменидом.