Мы ехали стоя, держась за кабину. Только Юрий Окунев, не боясь испачкаться, отважился сесть прямо на землю. Сидел, держась за длинные леднёвские ноги, тихо охал на каждом ухабе и на каждый синий луч, на каждый прожектор говорил в восторге, нараспев:

– Как кра-си-и-во!..

Много раз и до этого случая, и после него видела я на Гидрострое самосвалы, гружённые землёй и камнем, щебнем, бетоном, арматурой. Они пролетали по стройке с грохотом, разворачивались с рычанием, а в распутицу и в гололёд буксовали, завывая на всю степь. Но, может быть, надо было нам опаздывать на тот последний катер, надо было тому водителю – отзывчивой душе – остановиться и забрать нас в свой самосвал, надо было, чтоб на этот раз он был нагружен именно землёй. Может быть!

Потому что года через два, в дни штурма Волги, когда самосвалы везли на наплавной мост железобетонные пирамиды, канувшие потом в ревущий поток, в основание плотины и вечность, – вспомнилась тёплая, добрая земля того ночного самосвала, вспомнился другой штурм – другая битва за эту землю.

Вспомнилось всё. И стало стихами:

…Кто бывал на Гидрострое, тот помнит и никогда не забудет канатную дорогу. Высоко-высоко над Волгой протянуты были стальные канаты, по ним в особых подвесных ёмкостях переправлялись с берега на берег – от города к стройке – грузы. А на двух канатах, параллельных, словно рельсы, были укреплены, как маленькие шпалы, обыкновенные доски, вернее, дощечки, неширокие и недлинные. Эту узкую висячую дорожку все называли канаткой.

Многие строители жили на правом берегу, а катера через Волгу не всегда ходили: то ледоход, то лёд на Волге замерзал не гладко, а торосился. Вот и шли люди на работу и с работы по канатке. А она поскрипывала и раскачивалась, и пружинила, как живая, от каждого шага. А далеко-далеко внизу текла себе Волга, ползли маленькие белые льдины, горбатились вылизанные вьюгой торосы, свистел ветер – лучше вниз не смотреть. Конечно, был там и ещё канат, за который можно было держаться руками, как за перила. И когда мне доводилось идти по канатке, то оторвать мои руки от него невозможно было никакой силой!

Между канаткой и Волгой была натянута предохранительная сетка, вроде той, над которой работают воздушные гимнасты в цирке, но всё равно всякий раз, идя по канатной дороге, я только делала вид, что не боюсь.

Правда, было время – в начале строительства, – когда сетки этой не было. А люди шли. Шли на высоте нескольких десятков метров прямо над Волгой, которая с высоты казалась ещё огромней, ещё шире. Канатка же над этой необъятной ширью казалась со стороны тонкой ниточкой, непрочной, ненадёжной. А люди шли! Было время.

Об этом времени потом я несколько раз от разных людей слышала там, на Гидрострое, то ли быль, то ли легенду.

…В рабочем общежитии на левом берегу заболел строитель. Заболел тяжело, и товарищи отправили телеграмму его старой матери. И вот она, забыв свои годы и свои болезни, оставив дома дела и других детей и внуков, пролетела пол-России и приехала в Сталинград, к больному сыну. Но сын жил на левом берегу, а на Волге как раз начался ледоход.

И мать прошла по канатке. И никаких сеток в то время не было.

– Это подвиг! Это только мать может… – говорили строители, хотя сами этот путь пробегали не по одному разу в день, и некогда им было думать, подвиг это или не подвиг. Надо было, вот и шли.