Он припал жадно губами к соску, втягивая его языком, а руки при этом скользили по телу. Я охнула, внизу живота разлилось приятное тепло, я давно не испытывала ничего подобного.

– Не трогай меня, – последняя попытка, чтобы вывернуться из его объятий, но Шерхан не дал. Подхватил меня на руки и понес куда-то.

Я боялась вырываться – у меня ребенок в животе, лишь бы не навредить, а куда руки девать не знала.

От него пахло так знакомо. Полгода прошло, даже больше, но запах этот я помнила так хорошо, точно мы вчера виделись.

Имран меня на кровать положил, а сам встал рядом. Рубашку расстегивает, смотрит на меня исподлобья.

– Не буду я с тобой спать, – я покрывало подхватила, накрываясь, а ему все нипочём. Манжеты расстегнул медленно, рубашку отбросил, звякнул ремнем пояса.

А мне плакать хотелось: я не убегу, я не могу сопротивляться,  и сегодня я куда беспомощнее, чем в нашу первую встречу.

– Будешь, – сказал, как припечатал. Смотреть на обнаженного Шерхана было невыносимо, я стеснялась, не зная, куда отвести взгляд, и понимала, что он меня все равно против воли возьмёт.

На груди возле сердца все так же алел шрам от пули, на боку добавился новый – следы от швов, рваные, неровные.

Его руки, расчерченные темными полосами татуировок, на манер тигриной шкуры, схватились за покрывало, откидывая его в сторону, и снова обнажая меня.

– Не трогай! – крикнула, даже кулаком от обиды ударила о матрас, но слишком мягко и тихо, чтобы воспринимать меня всерьез. Слезы покатились по щекам, а Имран меня как тогда, в прошлой жизни, за щиколотки к себе подтянул и навис надо мной.

Я упёрлась в него руками, боялась, что он всем весом на живот опуститься, а там же ребенок, он такого обращения не выдержит. Мысли о малыше прибавили решительности, я стучала по его плечам, головой мотала, но он одной ладонью схватил меня за запястья и зафиксировал мои руки над головой.

– Я не хочу!

– А другого – хотела? – прорычал в ухо, зло, грубо, – с Чабашем трахалась, дрянь?

От обиды и возмущения пропал дар речи. Как он мог такое обо мне подумать и о Чабашеве? Да он же мне в отцы годится!

А Имран нашел мой рот и впился жестким поцелуем, губы терзал. Его язык проник в мой рот, а у меня слезы текли без остановки, и вкус у нашего поцелуя был соленый – соленый.

Плакала оттого, что сопротивляться не могу. Оттого, что целуя врага семьи и отца своего ребенка. Оттого, что нравится и на поцелуй этот тело мое реагирует, и сопротивляться совсем не хочется.

Только сдаться Шерхану в добровольный плен.

Он руки мои опустил, накрыл ладонью грудь, сжимая до боли. Я вскрикнула глухо.

Слишком чувствительно и горячо. Его рука дернулась, точно он испугался, что сделал мне больно, а потом двинулась дальше. Коленями он раздвинул мне бедра, коснулся пальцами чувствительной точки.

Там уже было мокро. Я горела от мысли, что такое происходит со мной, а Имран зарычал, ощущая на пальцах влагу.

– Сучка, хочешь меня, – рыкнул в ухо, а я из последних сил соврала:

– Не хочу.

А потом его пальцы оказались везде: внутри меня, в самых сокровенных местах, они ласкали, давили и заставляли задыхаться.

Он подхватил меня за бедра, переворачивая: я встала на колени, упираясь вниз, живот, такой большой, но кровати не касался. Ребенку не понравился такой резкий поворот: он толкнулся болезненно, но я не смогла даже отреагировать. Я напряглась, ожидая, что Имран сделает мне больно, сжалась вся. Но он вошёл плавно, но мне казалось, что теперь я не смогу принять его в себя целиком. Дернулась вперед, пытаясь отодвинуться, но он не дал, позволяя привыкнуть к своим размерам. Зафиксировал за бедра, пальца давили, наверняка останутся следы.