Стрелки показывали, что прошел час. Хватит со старика Теренса, пора вернуться в магазин и помочь Синтии, очень уж много дел сегодня.

– Где тебя носило? – змеиным шепотом спросила она, чтобы не услышала пожилая пара, разглядывающая мебель.

Я затруднялся с ответом.

– Мне надо было… Я ходил… Брайони…

Синтия прикрыла глаза и раздраженно выдохнула.

– Ты же не додумался за ней шпионить?

Пожилые посетители взглянули на нас и решили молча уйти.

– Да, – сказал я. – Да. Я шпионил. Но я же уже здесь, разве нет?

– Не знаю. Разве да? Ты здесь, Теренс? – это «здесь» было подчеркнуто вздыманием бровей.

– И как это понимать?

Синтия сделала вдох, готовясь разнести меня в пух и прах, но передумала. Ее голос смягчился. Брови опустились. Она уставилась туда, где еще пару секунд назад стояли старики-покупатели.

– Никак, Теренс. Никак. Мне просто кажется, что тебе нужно с кем-нибудь поговорить.

– С кем-нибудь? С кем? О чем?

– С кем-то посторонним. С психологом, который знает, как работать с утратой, например. С кем-то незнакомым, кому ты смог бы открыться. Мне иногда помогает, после того как Хелен… Знать, что можно вечером в четверг пойти куда-то, сесть, выговориться, выставить себя на посмешище…

– Нет, – ответил я. Сама мысль о том, чтобы сидеть на пластиковом стуле в помещении, наполненном брошюрками о психическом здоровье и запахом дрянного растворимого кофе, и беседовать с незнакомцами – нет, это отвратительно. – Нет, вряд ли.

Она с надеждой улыбнулась.

– Может, ты бы поговорил со мной. Ты со мной, а я с тобой. Может, это нам обоим помогло бы. Знаешь, нездорово все держать в себе. Если игнорировать эмоции, из них может вырасти монстр. Надо почаще открывать двери. Впускать свежий воздух.

Я сел на деревянный табурет, а Синтия осталась в кресле.

– Может быть, – сказал я. Это было тусклое, но искреннее «может быть». Слабое эхо прежнего Теренса, того Теренса, который знал, что такое хороший совет, и умел его принимать.

– Он был очень добрым мальчиком, – сказала она, улыбаясь тем шире, чем глубже грусть проникала в ее глаза.

– Да, – ответил я. – Бывал.

Она хихикнула.

– Я помню, он пришел ко мне в бунгало и спросил: «Бабушка, а зачем тебе все эти веточки в вазочках?» И я дала ему книгу полистать. Энди Голдсуорти. Помнишь? Ему понравились ледяные скульптуры. «Вот это класс! Как он это сделал?» Странно, да? Это же было всего пару месяцев назад. В воскресенье. Он просил после еды ириску, да? Ох, он так и не стал слишком взрослым для этих ирисок!

– Нет, – сказал я, изо всех сил пытаясь вспомнить то воскресенье. – Нет, не стал.

Синтия весь вечер рассказывала байки и истории этого безвозвратно израсходовавшего себя мира. Я смеялся, кивал, поддакивал, но добавить мне было нечего. По правде говоря, я был слишком занят мыслями о тебе и молился, чтобы с тобой ничего не случилось.

Мои молитвы были услышаны. Ты вернулась без пяти пять, одна, в целости и сохранности, ненавидя меня ни больше ни меньше, чем когда уходила.

– Мы с твоим отцом неплохо поболтали, да, Теренс? – сказала Синтия, встретив тебя в прихожей.

– Да, – сказал я. – Неплохо.

Синтия вытаращила глаза и закивала, излишне активно подтверждая мои слова.

Ты, к бабушкиному удовольствию, улыбнулась.

– О, – сказала ты. – Хорошо. Я рада.

Кажется, больше ничего.

Потом ты неспешно пошла наверх, прочь от нас, а Синтия все шептала, безуспешно пытаясь все уладить.

– Видишь, волноваться не о чем. Все с ней в порядке. Она сама вернется в лоно семьи. Давай, Теренс, будь умницей. Иди-ка завари нам чаю.

Если ты всегда была мечта, а не ребенок, то Рубен был темным ночным сновидением, не поддающимся осмыслению. Я изо всех сил пытался посоревноваться с Синтией по количеству историй, отчасти и потому, что Рубен никогда меня близко не подпускал. Я старательно собирал возможные подсказки, кусочки вещественных доказательств, никогда не дававших мне полной картины – короткие отзывы учителей, невнятные односложные слова, исходившие из недр его горла, звук его шагов из комнаты, друзья, которых он навещал, но о которых никогда не рассказывал. Хотя бывали моменты, когда мне удавалось понять, что у него в голове. Один случай я помню очень хорошо. Когда же это произошло?