Важную роль сыграла новая экономическая статистика. После усреднения и агрегирования индивиды и их стимулы исчезли из поля зрения. Кейнсианская теория, предложенная в 1936 году и тут же подхваченная профессиональным сообществом, знать не знала ни о каких политических институтах или частной собственности. Это была теория экономической деятельности, успех которой зависел от… самой экономической деятельности. Для того чтобы перевернуть землю, ей не нужна была точка опоры. Предложение – производство полезных вещей стало считаться просто-напросто функцией спроса. Множественность рыночных обменов теперь была представлена в виде замкнутой гидравлической системы. «Поток доходов» двигал «экономику», которую, используя в качестве модели технологию периода Великой депрессии, уподобили огромной динамо-машине. Государственные расходы без малейших затруднений вливались в поток доходов и увеличивали его мощь. При этом частные сбережения, представленные как содержимое «отстойника», уменьшали движущую силу потока доходов. Поэтому охоту к частным сбережениям отбили посредством налоговой политики, которая отчасти действует и в наши дни.

Как только было принято представление об экономике как о гидравлическом механизме, который централизованно контролируется экономистами, использующими рычаги налоговой и денежной политики, стало крамолой считать отдельных индивидов и предприятия центрами принятия решений. Как в системе Коперника, национальное правительство стало центром экономической солнечной системы. Экономистов уполномочили следить, чтобы система работала без сбоев, а собственностью можно было пренебречь. Казалось, что независимо действующие хозяйствующие субъекты противоречат самой идее научно управляемого экономического механизма. Крах СССР открыл глаза на то, что кейнсианская концепция экономики если и не вовсе не верна, то уж наверняка сильно устарела, а теории эпохи Великой депрессии все менее пригодны в мире, которым правит Интернет.