Кант был в восторге от совершенства своей философской системы. Он видел в ней гибель всякого догматизма и единственный путь развития науки. Он не заметил, что уже эти утверждения и есть догматизм. Это тем более удивительно, что именно Иммануил Кант написал «Естественную теорию и историю неба» – первую космогоническую работу.

– — – — – — —

– Кстати, в ту пору я и нашел себе невесту и это как раз в связи с Кантом, – начал я своё повествование вновь, после небольшого перерыва, связанного с рыбалкой. Пока мы ходили за своими удочками, убирая их из воды в затишье от дождя, дождь совсем прекратился. И мы уже не стали рыбалку возобновлять, а развели костёр припрятанными в палатке сухими дровами. Костер мне и напомнил события давние…

«А дело было так…» – как говорится вначале загадочных историй.

Студентов посылали в колхоз на уборку картофеля, и нас послали работать на целый месяц. От нашего семинара было человек десять, другие, особенно девушки, были с других факультетов. И одна, – Марина, прислушалась к моим рассказам о Канте и его учении Кантианстве, которым я почти бредил… Уже тогда я понимал, что человек более учится сам, когда передает свои знания, приобретённые, другим, то есть делится – учится, уча другого. В этом случае происходит, что бывает нужно рассказывать то, что ты понимаешь в одних словах и выражениях – другими словами и выражениями, приходится термины понятные тебе объяснять другому человеку, у которого свои представления. Тем более женщине, девушке мне приходилось рассказывать всё упрощая и сводя рассказ о науке на язык просторечия на обывательском уровне. Девушкам нравится простота и практичность, поэтому рассказ я начал с портретного представления о философе Канте…

(Далее мне предстоит передать нашу беседу у костра, ставшую «старинным» воспоминанием. Я не беллетрист и не драматург, я не умею имитировать естественность. Впрочем, и Платон, и прочие диалогисты не заботились украшать свои произведения под документальные стенограммы болтовни. В диалогах я предпочитаю смысл, чем бездумную естественность. Вот, так, оправдав свои литературные промахи, продолжаю свой рассказ).

…Снимая Геркулесову руку со своего плеча, Марина говорит:

– Как мне не нравится Кант, как не нравится! —

Слушатели, а нас подслушивали ещё несколько человек от нашего семинара, вернее другая парочка и одиноко сидящие у костра даже рассмеялись на это громкое высказывание. Мой друг-студент даже вскинулся шуткой:

– Замуж за него ты бы не пошла? —

– Мне не нравится Кантова гордыня, его чистоплюйство, – всё в его теории разложено по полочкам… —

– Какая гордыня? Он был скромнейший человек. Гегель считал даже, что у Канта чрезмерное смирение проявляется, – сказал я в защиту своего любимца-философа.

И тут я стал набрасывать портрет самого Канта без дополнительной научной нагрузки:

Человек он был болезненной конституции – бледноват, невысокий, узкогрудый, сутулый. Иммануил Кант обладал редким умением рационально жить с самим собой. Ещё в ранней юности он определил в себе как главное – замечательный мозг! Это был безупречный «аппарат» для сложнейших логических построений, способный ставить перед собой самые разнообразные задачи. Для наилучшего использования этого «аппарата» была составлена программа (по-нынешнему сказать – «алгоритм») жизни: как жить и чем заниматься – на определённое время вперёд.

Оптимальный вариант (записанный в дневниках) включал в себя: 1 минимум физических напряжений и 2 минимум посторонних раздражений.

Поскольку физических сил мало, все они должны быть направлены только на поддержание мышления. Никаких путешествий, никаких событий, никаких волнений! Полная константность (постоянство) среды: да будет всегда один и тот же город, одна и та же улица, один и тот же рабочий кабинет, один и тот же вид из окна. Так что, когда по законам природы тополя в саду разрослись и стали закрывать башню, на которою философ привык смотреть в часы размышлений, – были приняты все меры к тому, чтобы спилить тополиные верхушки до привычного уровня.