Мужеству
Иная жизнь дана —
Родины обветренные губы
Шепчут дорогие имена.
<…>
Пусть
Полёт часов
Незрим и старящ,
Но, минуя смерти рубежи,
С нами вместе им идти, товарищ,
В вечную, сияющую жизнь.

В томиках «Избранного» стихотворение даётся в таком виде. А его первоисточник – газета «Сталинский воин» (1945) и книга «Герои нашего фронта» (1945). Так вот там есть шесть строчек, которые впоследствии были вычеркнуты:

Станут достояньем поколений
Храбрые
Средь храбрых без похвал,
О таких
В подполье думал Ленин,
Братьями их Сталин называл.

Возникает вопрос: сам ли Шубин вносил эти правки? Или сын Александр совместно с критиком Коганом? Рукописи и машинописи, хранящиеся в РГАЛИ, дают однозначный ответ: поэт этого не делал. Однако надо учитывать, что, помимо Российского государственного архива, документы могут быть разбросаны по неизвестным нам домашним архивам, частным коллекциям, музейным собраниям.

Работая над данным изданием, мы не только посетили РГАЛИ, но и обращались к Алексею Анатольевичу Аграновскому (сыну второй жены Павла Шубина – Галины Аграновской) и к сотрудникам Чернавской библиотеки им. П. Н. Шубина (филиал МБУК «Межпоселенческая библиотека им. В. А. Дрокиной Измалковского муниципального района Липецкой области») и Орловского объединённого государственного литературного музея И. С. Тургенева. И в предоставленных документах не обнаружили авторской правки.

Вполне может быть, что мы что-то упустили. Однако на данный момент можно утверждать, что цензурная переработка была выполнена не Шубиным.

Существует и ещё один вид цензуры. Или не цензуры, а опять-таки проявления духа эпохи: у Павла Шубина возникают такие именования, как немцы, германцы, фрицы, а в посмертных публикациях – сплошь фашисты. Надо-де различать: не все немцы были фашистами. Надо-то надо, тут нельзя не согласиться. Но почему же, печатая томики «Избранного», не поместить эти правки в комментарии?

И последнее: в массовом сознании советская поэзия и советская песня лишены деталей войны – жестоких, шокирующих и пр. Весь культурный пласт написан не о войне, а войной. Существенная разница! Но, обращаясь к прижизненным публикациям Шубина, обнаруживаешь именно что жестокие, шокирующие детали в стихах (в томиках «Избранного» всё это по большей части НЕ ПУБЛИКУЕТСЯ).

Вот, например, отрывок из стихотворения «Смелее, товарищ!» (1942):

Отметим, товарищ, атаками день годовщины,
Телами бандитов устелем леса и лощины!
Пусть немки не молятся: к ним не вернутся мужчины, —
Их горе сгорбатит, и слёзы им выжгут морщины!
Товарищ! Пусть будут сердца наши к жалости тупы.
Запомни по сёлам печей обнажённые трубы,
С друзьями твоими спалённые немцами срубы,
На Псковском шоссе обгорелые детские трупы.
Запомни, товарищ, – ты плакать над ними не в силах, —
Растерзанных женщин, старух измождённых и хилых,
Задушенных в петлях на ржавых балконных перилах,
Живьём похороненных в мёрзлых суровых могилах…
Так пусть же везде будет враг наш настигнут и найден,
Пусть гнев наш карающий будет, как штык, беспощаден,
Бесславна кончина отмеченных свастикой гадин,
И хрип их предсмертный для нашего сердца отраден!

Чтобы не было непонимания, каждый момент правки и первой публикации мы стараемся отражать в комментариях.

Поэтика

Творческий путь Павла Шубина можно разбить на несколько периодов.

1929–1932 годы – начальный этап, когда молодой человек выбирается из своей деревни Чернава в Ленинград (живёт в семье своей старшей сестры), устраивается слесарем на завод «Сталинец» и погружается в городскую культуру: парки, кинотеатры, кафе, институты, разнообразный культурный и не очень досуг. В это время пробуждается в нём тяга к стихосложению. Он описывает то, что видит вокруг; то, о чём читает; то, что хранится в памяти. У него ещё много поэтизмов. Будучи юношей не то что начитанным, но любящим читать, он знает, как