Как известно, все нравственное учение Евангелия Толстой сводит к следующим 5 заповедям: 1) не воевать, 2) не судиться, 3) соблюдать целомудрие, 4) не божиться и 5) не противиться злу.
Не правда ли, какая сухая, малосодержательная и жалкая мораль? Представим такой случай: деревенский парень рано женился на красивой и хорошей девушке. По семейному положению он освободился от военной службы. Он не имел никаких судебных дел, не привык божиться и живет своим трудом. С точки зрения толстовской этики, этот малый представляет собой верх нравственного совершенства, потому что выполняет все его заповеди. И если бы он пришел к нашему писателю и сказал: научите меня сделаться лучше, люди говорят, что я завистлив, скуп, жестокосерд, сплетник, пьяница и грубиян, то Толстой, оставаясь последователен, должен бы был ему ответить: никого не слушай, ты исполнил весь закон Евангелия, и улучшаться тебе не в чем; ты выше апостола Павла или свт. Василия Великого, которые признавали клятву, государственную самозащиту и суд. Правда, в других своих произведениях, в повестях и романах наш писатель оставляет свою выдуманную внешнюю мораль и начертывает обществу нравственные цели гораздо высшие, чем те правила, которыми руководится средний светский человек: он восстановляет совершенство русского народного духа и доказывает превосходство последнего с его идеями самоотвержения, целомудрия и правдивости сравнительно с нравственным укладом общества, в котором считается главным правилом не уступать друг другу, стоять за себя, не стесняться началами требования воздержания, целомудрия, самоограничения, но только прикрывать грубую чувственность и узкое себялюбие красивыми формами.
При таком возвышении жизненных правил художественных произведений Толстого над общественной моралью остается с первого взгляда совершенно непонятным, какая же преграда отделяла его от живого, исторического, русского христианства?
Почему при всем стремлении к истине Толстой не мог слиться с учением Церкви?
Ему недоставало понимания и признания самой главной добродетели, которая делает человека последователем Христа, той добродетели, которая Спасителем ставится в основание всего пути совершенства, – это нищета духовная, иначе сказать, смиренномудрие, борьба с гордостью. Как и большинство лжепророков, Толстой просмотрел эту заповедь, потому что смолоду был далек от спасительного руководства Церкви. Истинные же последователи Христа знают, что если даже верующие подвижники думают обойтись без этой добродетели, то впадают в самообольщение или прелесть и губят свой подвиг. Иногда им удается сделаться великими постниками, постоянными благотворителями, но без смирения таким подвижникам невозможно достигнуть нравственной гармонии или всегда будет недоставать той мягкости, той теплоты духа, той уравновешенности и мира душевного, какие отличают церковного подвижника от самочинного. Опытные в духовной жизни старцы говорят, что лучше совсем не знать никаких подвигов, оставаться в том положении, в каком поставила тебя жизнь, нежели, ревнуя о высшем совершенстве, просмотреть первую заповедь блаженства; Л. Толстой ее пропустил и в теории, и на практике. Совершенно произвольно он представил вместо духовной нищеты телесную и нигде не говорит о смиренномудрии. В самой жизни Толстого было много таких обстоятельств, которые еще более содействовали развитию его необычайной гордости. Принадлежа по рождению к аристократическому сословию, имея, несомненно, большой талант литературный, принимая со всех сторон поклонение, Толстой еще смолоду мечтал превзойти всех знаменитостей мира, в чем сам сознается, и от этой мечты не отказался до старости: силился поправить Христа и Его учение. Вот почему он и лишился внутренней уравновешенности и простоты душевной; вот почему, подводя своих героев к нравственному возрождению, он их никогда не мог ввести в последнее. Потому и Левин остановился на его пороге; потому и Нехлюдов не воскрес, потому же и сам Толстой, стоя при дверях смерти, стоял только при дверях учителей покаяния Святой Библии, но войти к ним не мог и умер, не примиренный с Богом.