Блудов принадлежал к тому древнему, русскому, коренному дворянству, которое жило из рода в род в провинции, вдали от двора, близко к народу, знало его, помогало в беде и нуждах не по одному своекорыстному расчету, а по сочувствию к той среде, в которой постоянно находилось. В этом дворянстве, чуждом интриг боярской думы и царского двора, жила и живет безусловная преданность престолу, тесно связанная с его религиозным верованием и любовью к отечеству. Подобно крепостному сословию, оно оставалось в стороне от политических и дворцовых потрясений, но, когда могло, противостояло олигархическим замыслам боярских родов, бескорыстно, не выторговывая для себя у царей ни льгот, ни наград. Это направление провинциального дворянства, засвидетельствованное веками, проявилось в последнее время при освобождении крестьян; в этом деле оно усердно споспешествовало и помогало Государю, неся потери более чувствительные для него, чем для богатых, знатных родов дворянства русского. Конечно, оно, отерпевшееся и окрепшее в бедствии подобно народу, скорее сольется с ним, и представит надежный оплот Государству.

В молодости, у Блудова эти понятия, эти сословные чувства были сильно развиты; влияние мигрантов, столько же как и матери, подняло их до более сознательных начал приверженности к монархическому принципу, как понимают его на западе, и впоследствии, когда двое сыновей его уже подрастали, он часто говаривал: «Если и России суждено пройти через кровавые перевороты, то я благодарил бы Бога, если бы одному из моих сыновей выпала участь Стафорда, а другому Монтроза». А дети, конечно, ему были дороже всего на свете. Эти чувства он сохранил до конца жизни, и последние слова и мысли его были обращены к России и Государю.

Кроме французского и отчасти древних языков Дмитрий Николаевич хорошо знал язык немецкий и итальянский; по-английски он научился, когда уже был советником посольства в Лондоне, без пособия учителя, при помощи лексикона и романов Вальтер-Скотта, и хотя не мог или, лучше сказать, не решался говорить на нем, однако читал все, что выходило нового в английской литературе. Страсть к театру была господствующей в нем в молодости. Он мог прочесть наизусть целые тирады, почти целые трагедии Озерова и Рассина и в этом случае память не изменяла ему до глубокой старости; но при всей страсти к театру, он никак не решался проникнуть в тайны закулисного мира, куда стремятся многие, куда и его увлекали: он боялся разочарований.

Время переезда Блудовых в Москву было время тяжелое. Москва притихла и приуныла еще более других русских городов. Не слышно было обычного разгулья, даже не видно было веселых лиц. Если и давались иногда праздники, то это по приказу, куда являлись не для веселья, а страха-ради, чтобы не попасть в ответ за ослушание. Первопрестольная столица была наполнена людьми действительно знаменитыми или временщиками предшествовавшего царствования; они находились в опале, но были еще довольно счастливы, что избежали изгнания, более отдаленного.

Тут жили фельдмаршал Каменский, бывший канцлер Остерман со своим братом, славный Еропкин, герой Москвы, избавивший ее от страшного врага – чумы, Юрий Долгорукий, прежний начальник Москвы князь Голицын, обер-камергеры братья Куракины, из которых один бывший вице-канцлер и множество других. Все они, как и самый город, старый и величавый, находились под строгим, зорким надзором обер-полицмейстера Эртеля, одного из неумолимых и непреклонных офицеров Гатчинских; от этого надзора не был изъят и тогдашний генерал-губернатор Салтыков, над которым влияние Эртеля тяготело еще более, чем над другими.