– Акын Агогоев наяривает, – объяснил Жарынин.

– Он-то здесь откуда? – удивился Кокотов.

– Напомню, коллега, что нам с вами довелось жить… хоть и не у моря, но в Империи… Акын Агогоев – неверный сын дружбы народов – был поднят из кишлачного ничтожества к свету искусства. Его переводили по подстрочникам, конечно, самые лучшие советские поэты. Роберт Преображенский, например:

Когда Агогоеву пришла пора получать Госпремию за книгу «Песни барханов», у него, как положено, запросили первоисточники – стихотворения на родном языке. Он долго тянул волынку, отнекивался, пока не позвонила из Москвы с последним предупреждением секретарь комиссии по Ленинским и Государственным премиям Зоя Богуславская, жена Андрея Вознесенского. Акын обещал прислать оригиналы с первым самолетом, приложив к стихам свежую конскую колбасу. Но, увы, ночью его дом сгорел дотла со всеми архивами. Премию, погорельцу, конечно, дали – из сострадания. Более того, ему выделили за казенный счет комнату здесь, в «Ипокренине» – и он перебрался в Подмосковье. Вот какая у нас была Империя! Второй такой не будет… Когда начались урюковые революции, Агогоев воспрянул, рванул на родину, чтобы возглавить освободительное движение против русских колониалистов. Но там уже подросли новые борцы за свободу, у которых «Песни барханов» в переводе угнетателей не вызывали ничего, кроме суровой усмешки. Отвергнутый акын вернулся сюда, в Россию, со своей домброй – коротать старость…