Для поверки карты и для других розысканий, я решился предпринять трудное и опасное путешествие на «капицу», которая утопала в облаках, как фантастическая мысль нынешних поэтов. За то, как был вознагражден я за свой труд, достигнув вершины горы! Передо мною расстилались низменностями горы Боснии и Герцеговины; Никшичи, куда я так желал проникнуть, лежал как на ладони, и право не стоил того, чтобы его видеть: и между турецкими городами он был очень дурен; далее, к Боке, красовалось Грахово, прославившееся тем, что в последние пять лет оно несколько раз переходило из рук турок в руки черногорцев и обратно, и что граховяне, в это время, не собрали ни одной жатвы. Как бы то ни было, христиане и славяне – они крепко держатся Черногории, и, конечно, не отстанут от ее союза и свободы, каких бы это пожертвований им не стоило. Не менее умеют ценить и черногорцы дружбу граховян, и сильной рукой обстаивают их против турок. Много крови пролито в Грахове и за Грахов.

У ног моих ниспадал водопад, убогий массою воды, но, по своему высокому падению, шумный и красивый; заключенный в ущелье, которое образовал себе в скале, он кипел внизу, и, едва вмещаясь в тесном жерле, казалось, стремился вверх.

Над нами парил горный орел, которого мы всполохнули с его жилища. Острожский монастырь казался едва приметной точкой; взоры наши стремились уловить край моря на западном горизонте; на северо-востоке стоял Ком, еще выше нас, Ком, манивший вечно мои взоры и не допускавший меня к себе.

Прощай, прекрасный, зеленеющий Острог! Завтра я тебя покину, и верно никогда более не увижу!..

Вечер был – каких бывает мало даже и здесь, в стране прекрасных вечеров.

Природа и душа заодно впивали радость благодатного воздуха: полная луна всходила из-за снежного хребта и облекала вершину его в таинственный полусвет, между тем, как отклон горы был задернут мраком. Давно не дышал я воздухом долин, и вот теперь передо мною развертывалась одна из роскошнейших; орошаемая Зетой в самой середине, она обнималась по краям, у подошвы и скатов гор, деревеньками и отдельными избами, словно на диво им. Поля ржи и кукурузы, или, правильнее, гряды, так малы они были, колыхались волной матового золота; виноградник зеленой тафтой застилал небольшие возвышенности; смоквы черешни, мурвы и другие плодовые деревья сбегались в купы, как бы желая пощеголять обилием своих плодов; только роскошные орешники стояли порознь, одиноко; тень и глушь не по них и собственная их тень достаточна для прикрытия корней. Едва скошенная трава разливала запах, нескошенная пестрела цветами.

Мы взошли на один из холмов, которых насыпь принадлежала незапамятному народу и времени: «Этот камень положен в память воеводе Виду, посеченному турками», – сказал мне переник, указывая на вершину холма, где возвышался камень без надписи и креста: его хранит народная память и молитва одноплеменника. Может быть по форме этого камня, его ветхости и наконец по системе вероятностей, позднейший археолог прочтет на нем тайну холма. Но как чудно, как таинственно для мысли слита здесь память двух героев, может быть двух народов, разделенных таким пространством времени и понятий. Переник мой гордо окинул взором окрестность, на которой еще торчали там и сям развалины домов турок, недавних обитателей Белопавличи, и врастали в землю огромные, прекрасно обделанные камни, – остатки жилища людей более мощных, более образованных, которые, конечно, переживут и нынешних обладателей края. Вереницы навьюченных ослов тянулись от юга: «это из Спужа, – продолжал переник, указывая на маковку горы, на которой чуть виднелось укрепление города, – мы дали ему мир и заторговали с ним дружно». Надобно вам заметить, что это единственная из пограничных турецких крепостей (если их можно назвать крепостями), которая, в настоящее время, находится в мире с Черногорией, и то надолго ль? Частная ссора спужанина с черногорцем, выстрел, потом убийство, кровомщение, сначала семейное, а там родовое, общее, пока не притупятся ятаганы и не расстреляется порох.