Немедленно он потребовал, чтобы к нему вызвали Крэка. Сейчас же.

Пока вызывали, Фурзд быстро просмотрел доклады о семейной жизни в стране. В целом страна всегда отличалась полной хаотичностью. Закон здесь разрешал почти все. Многоженство, многомужество, свободная жизнь во всем ее блеске, свобода детей по отношению к родителям, вполне допускался, к примеру, садомазохизм и так далее – все тонуло в дикообразном хаосе. Существовал только один пень, как говорили в Ауфири, то есть одно недоразумение. Речь о кровосмесительстве, причем в самой худшей форме – дочери с отцом, матери с сыном. Это допускалось, но вызывало хлесткие дебаты в парламенте. Проблема заключалась, конечно же, не в морали, а в обилии кретинов и идиотов, которых порождали такие, пусть «легитимные», связи.

Голоса в парламенте делились: одни требовали запретить, другая часть, наиболее разнузданная, твердила, что народу и так после конца мира осталось немного, пусть, мол, пополняются даже за счет идиотов и кретинов. Раз Понятный создал кретинов, так и нечего думать – заявляла эта сторона.

Такое мнение противная сторона считала бессердечным и указывала, что эти порожденные хаосом в семейной жизни существа – не совсем идиоты, они явно страдали от такой ситуации. Фурзд полагал, что с этим семейным бредом пора кончать. «Не все коту Масленица», – повторял он доисторическую поговорку, точного значения которой не понимал, но гордился тем, что знал ее.

Наконец позвонили и ввели дородного, обшарпанного человека, в котором Фурзд сразу признал Крэка. Крэк покорно сел на указанное ему место и сложил руки на животике, ожидая. Глазки, где-то внутри спокойные, бегали из стороны в сторону.

Фурзд резко и прямо изложил ему суть дела, его секретность, впрочем, далеко не самой высшей категории (за разглашение – расстрел, но отнюдь не четвертование и тому подобное)… Добавил, что хорошо заплатит из своих фондов, если омст будет найден, хотя бы в каких-нибудь извращенных подземельях, или просто будет раскрыт секрет его приготовления.

В кабинете как-то сразу все помрачнело. Фурзд тонко реагировал на такие вещи. Сразу и радикально изменилась аура. «Если бы на поверхность выплыли некрасивые семейные дела, ничего бы не изменилось и никогда не менялось, – подумал Фурзд. – Все оставалось неизменным».

А тут вдруг стало душно от страха и мрака. Крэк тоже уловил перемену, но жирненькие ручки с животика не снял и улыбался, глядя в лицо Фурзду. Невидимый мрак все сгущался и сгущался. Фурзд от напряжения встал. Крэк улыбался, молчал, а потом внезапно сказал:

– Но ведь в состав омста входит сперма дьявола.

Фурзд пошатнулся и чуть не упал…

…Наконец Фурзд жестом повелел Крэку выйти и ждать дальнейших распоряжений. Нажал кнопку и приказал через час принести ему папку № 38 из особо секретного специфического отдела, шифр которого он назвал. А сам подошел к потайной двери в глубине его кабинета, открыл ее и вышел в маленькую комнату без окон, в полусвете от черного бра. Посередине комнаты стоял гроб. Фурзд разделся и голый лег в него, закрыл глаза и стал что-то шептать. Эти слова были непереводимыми ни на один из древних доисторических языков от санскрита до русского, словно они вышли из преисподней.

На самом деле это были, видимо, защитные магические формулы. Хотя магия после конца мира обладала иными, малопонятными свойствами. Наконец Фурзд открыл глаза и стал вылезать из гроба. И шептал, бормотал, но уже что-то понятное.

– Холод, только вечный холод спасет нас. Холод растет в моем теле… Его надо внести в себя. Он не скоро уйдет… Смерть, помоги!..