– Где же взять-то его? – отреагировал Новиков. – В остальных сменах тоже по двое теперь. – Он бросил взгляд на Ковальского. – Александр, ему же ещё, – посмотрел на часы, – ещё пять часов вкалывать. Поработай в смене с ним. Попробую что-нибудь придумать до завтра, если не получится, сам выйду. Хорошо?

– Хорошо, – согласился Ковальский. – Только давайте сбегаю в буфет – перехвачу чего-нибудь по-быстрому…

– Договорились!

…В отрасли активно внедряли опыт Щёкинского химкомбината. У щёкинцев нашлось много последователей. В стране к началу 1971 года по этому методу работало около сотни предприятий, в том числе семь – в Куйбышевской области. Успехи вдохновляли.

Щёкинский эксперимент заключался в сокращении персонала за счёт совершенствования организации труда и управления. Это – как бы первый этап. На втором – рост производительности труда должен был определяться прежде всего повышением технического уровня.

В центральной операторной на столе начальника смены лежит газета «Волжская коммуна» со статьёй «Год по щёкинскому методу». Читают по очереди. Анализ и факты заставляют подтягиваться и равняться на передовых.

Передовики в области теперь – объединение «Куйбышевнефтехимзаводы» и завод «Тольяттинский синтезкаучук».

С 1 июля 1969 года по 1 июля 1970 в объединении высвободили более 1900 человек.

Если в первом полугодии 1969 года, то есть до сокращения, производительность труда возросла по сравнению с соответствующим периодом прошлого года на 0,1 %, то во втором, с переходом на новый метод, рост составил 9,4 %. А уже в первом полугодии 1970 года она поднялась на 16,5 %, а прибыль – на 32,9 %.

И так достигались нужные показатели.

Обычно газеты на рабочем месте в этом цехе не читали. Специфика технологии особая. Требовала большой внимательности и частых оперативных вмешательств. Но эта статья о насущном. Поэтому ей привилегия.

В этот раз Суслов и Ковальский приехали с завода в одном автобусе, отработав вместе ночную смену.

– Послушай, твоя москвичка – замужняя?

Лицо Суслова непроницаемо. Что у него на уме?

Они только что вошли в свою комнату.

– Откуда знаешь её?

– Видел два раза вас около дома, в котором гостиница. Москвичку твою весь город уже приметил…

– Ты знаешь, где гостиница?

– Хе, я там неоднократно бывал. И раньше приезжали… Они, москвички, у нас тут не теряются… Но такую, как твоя, впервые вижу. Не пройдёшь мимо, не оглянувшись!

– Иди к лешему! Ей двадцать семь и она холостая. Замужем не была. У меня серьёзные намерения, понял?

– Фи… – вытянул дудочкой губы Суслов. – Неужели так голову заморочила, что ты веришь?

– Володь, отстань…

– Мне-то что? Вот тебе… Я отстану… Только не верю: такая и не попадала в переплёт, к двадцати-то семи годам…

Он посмотрел поверх головы Ковальского и сказал, будто сам себе:

– Красота – штука непростая, гипнотизирует… Не ты первый…

Ковальский не нашёлся с ответом и сказал первое, что на ум пришло, чтобы только закончить ненужный, как он считал, разговор:

– Знаешь, однажды проверял себя на гипноз, некоторые до дури доходят, а я – ничего…

– Саша, а ты можешь ответить, кто ты? – Суслову что-то надо было уяснить.

– Не понял? – ответил Ковальский, открывая скрипучую дверцу шифоньера.

– Не могу привыкнуть… Ты, ну, прямо, не наш, не современный человек…

– Поясни, пожалуйста. Так сказать, транскрибируй!

Суслов помолчал демонстративно, затем растолковал:

– Очень просто: живём с тобой в одной комнате, а я ни разу не слышал от тебя мата… и вообще…

– И всё?!

– Нет.

– Ты ни разу не напился! Подозрительно! Это, ну, никак не укладывается в рамки нормального нашего социалистического общежития. Неуютно как-то. Если бы был из интеллигенции, сказал бы: ты какой-то рафинированный.