– Лично сам испытал.

– Побил бабу?

– А как же!

– Ну и дурак!

Третий голос:

– Мужики, летел я на самолете. Вся страна в лесопосадках. Зачем их стоко много?

– Для повышения деторождаемости!

В наше купе вошла женщина в ветхой одежде, за руку она держала рослого парня, тоже одетого скудно. Был он болен, как сейчас принято говорить, болезнью Дауна. Бессмысленными навыкате глазами глядел на нас и улыбался.

– Родимые, помогите несчастным…

Человек в рясе подал ей полусотку. Ласково сказал:

– Присядьте.

Они присели. Юноша рассмеялся и, комкая слова, промолвил:

– Она моя жена.

Женщина положила в карман деньги, обратилась к батюшке:

– Мучаюсь, батюшка, а не живу.

– Муки твои, сестра, Господу нашему понятны. Тебе зачтется. Твой мирской подвиг.

– Нет, родимый, не зачтется.

– Да отчего же? Крест тяжкий несешь.

– Смлада к водочке я пристрастилась. Вот и уродился несчастный.

– Сходи в храм, исповедуйся.

– Мой порок страшен.

– Она моя жена… – снова рассмеялся больной юноша.

– Слышите, че гутарит? Нет, не абы чего плетет. Ить я сплю с нем как с мужчиной. Жалко его… Бог разума лишил, а ведь все остальное как у всех у нас. А кому он нужен? Никакая женщина не согласится… И-и, да че толковать! Как-нибудь уж…

Она хотела встать, но батюшка сделал рукой жест… как бы умыл ее…

– Погоди. Тебе где сходить?

– У нас нет пристанища, двора. Блукаем.

– Поедете со мной. Найдется тебе дело. И он сгодится. Церковь ни от кого не отворачивается. Для нее все равны, желанны. А парнишку уложи спать. Мы ему поможем залезть.

Юноша весело усмехнулся и пружинисто, как гимнаст, взлетел на вторую полку.

– И, ты, сестра, коль притомилась, ложись на другую полку.

Вскоре мать и сын погрузились в сон.

Старичок испуганно озирался, нервно сучил локтем. Силился что-то сказать. Но мысли в слова никак не оформлялись, не превращались в речевое понятное звучание.

Человек в рясе по-прежнему был неизменно покоен, раздумчив, глаза его излучали благодушие.

– Есть такое понятие: не откровенничай о своей беде – не всяк тебе сердечно посочувствует. Да и те, кто посочувствуют, через час запамятуют взволнованные излияния твоей души. Наверно, каждый из вас замечал: беседуешь с красивым человеком и себя тоже чувствуешь красивым, а с неприглядным беседуешь, соответственные возникают ощущения.

Он окинул всех сидящих взглядом:

– Кроме девушки, остальные в летах. Но прежде чем перейти к главной мысли… Дорога… странная это штука. Помолчать бы. Да какая-то сила понуждает говорить. И говорить поумнее. Видимо, в путешествиях извечно рождались философы, поэты, проповедники, ясновидцы. Протяжное монотонное движение, мелькание лиц… монологи… Все располагает. Ну так о старости… Многие люди ее боятся. А напрасно. Она, выражаясь просто, выгодна. К примеру, прихворнул. Что ж, такой возраст! Что-то не получается… Тому и быть! Не все вершины твои…

– И с супругой в постели не лады…

– И это тоже, – покивал он на мою фразу.

Старичок зашелестел пакетами.

– Надо приготовиться к прыжку.

– Премного вам спасибо за приятное общение.

– И вам…

– Все хочу спросить: медали у вас…

– Не на рынке купил. За трудовые заслуги. От зари до зари… без продыха… Страна призывала, приказывала…

На станции старичок вышел из вагона. На перроне его встретила пожилая женщина, обняла, поцеловала. Потом деда обнял высокий молодой мужчина – сын или зять. Втроем они пошли к легковушке. Сейчас сядут в машину и поедут по раскисшей от предзимнего ненастья грунтовке в село, такое же захолустное, обнищавшее, как и те, которые незримо промелькнули на обочине.

Потом сойдет Васька. Заспанный. Помятый. Угрюмый с похмелья. Вряд ли кто будет его встречать. И вряд ли найдется его собака по кличке Гришка (была ли она вообще?). А стальную бочку, скорее всего, кондукторша выбросит (или уже выбросила!)